Читаем Пепел державы полностью

— Скажу тебе, что суждение твое неверно. Пущай паны ваши изберут меня государем, ибо сын наш лет еще не дошел, против наших и своих неприятелей встать ему не можно.

Гарабурда уезжал ни с чем, и напоследок Иоанн сказал ему:

— А возьмете ли французского принца в государи, и вы, Литва, ведайте, что мне над вами промышлять!

Угроза царя ничего не принесла, поляки все же выбрали королем французского принца Генриха, об окружении и семье которого по Европе ходили самые страшные слухи (молвят, Генрих является мужеложцем, а мать его, Екатерина Медичи, утопила Францию в крови в канун дня святого Варфоломея). Но за Генрихом стояла Франция, союзница Османской империи. Против Москвы создавалась мощная коалиция. Ежели бы возобновились военные действия, Россия была бы раздавлена, ибо брат Генриха, французский король, обещал помочь в войне с Москвой. К счастью, этого не случилось — пробыв на польском престоле полгода, Генрих тайно бежал во Францию, где вскоре короновался под именем Генриха Третьего. Речь Посполитая вновь осталась без правителя, и государь только и думает о том, как стать ему польским королем…

Лучше бы он думал о мире и об истощенной своей державе!

…Промозглый ветер хлестнул по лицу, заползая за шиворот шубы, и боярин Умной туже запахнул ворот. Застоялся тут, хватит! Взглянув напоследок на раскинувшуюся внизу Москву, Умной развернулся и зашагал прочь. Спускаясь по витой каменной лестнице, он опирался рукой о стену — каждый шаг отдавался болью в ногах.

— Будь ты проклят… дьявол, — сквозь стиснутые зубы бормочет боярин, вновь думая о государе. О, как он его ненавидит! И как тяжко все это время было скрывать свою ненависть под маской раболепия! Хитрости боярину Умному было не занимать. И, может, еще потому его до сих пор не могут одолеть его многочисленные враги при дворе. А их хватало! Чего только Годуновы стоят!

Крытый расписной возок ждал боярина у крыльца колокольни. Задрав голову, боярин взглянул на купола Успенского собора, широко перекрестился, и, придерживая шапку, уселся в возок. И понес он боярина прочь из Кремля, мимо соборов и боярских хором, мимо слободских теремов и стрелецких застав, мимо заснеженных яблоневых садов и шумных торговых лавок.

Озирая тесные городские улочки из окошка возка, Василий Иванович вспоминал с болью прошлую осень, когда, едва похоронив младшего брата, он проиграл местнический спор Дмитрию Годунову, этому холеному лису, что в свое время и плешивой головы своей перед государем не поднимал! А ныне — окольничий! И уже мало того — родственник государев! Отдал-таки свою племянницу, красавицу Ирину, за уродца, царевича Федора Иоанновича! Ох, и жаль девку, жаль! Она — статная, дородная, чернобровая, лицо — будто с иконы. А он — несуразный, с большой, порою трясущейся головой, плешивый, безбородый, с глазами навыкате. Однако он государев сын! И ныне Годуновы сильны как никогда.

Вспомнив о них, Василий Иванович подумал о Борисе Давыдовиче Тулупове, своем верном соратнике, еще одном любимце государевом. Ох, как ему поначалу благоволила удача! Как и боярин Умной, он вышел из опричнины и в свое время сумел многое содеять для того, чтобы сокрушить ее создателей — Басмановых. Ныне в думе он — в первых местах, советник и верный помощник государев. И с боярином Умным его объединяла неприязнь к Годуновым, граничащая с ненавистью. Не так давно Тулупов проиграл местнический спор Борису Годунову. С тех пор он поклялся себе изничтожить этот род до последнего корня. Но непросто такое содеять с государевой родней…

За окошком покачивающегося возка мерно проплывал заснеженный лес — Москва осталась позади. Василий Иванович, подняв воротник шубы, откинулся на кошмы. Беспокойные мысли о Тулупове не давали покоя…

Боярин отчетливо помнил их последнюю встречу вне думной палаты и государева терема. По обыкновению, они собирались в палатах Тулуповых, где кроме них присутствовали княгиня Анна, мать Бориса Тулупова, его сродный брат Владимир и верный товарищ — Протасий Васильевич Захарьин. Они пировали, как добрые друзья и знакомцы, но едва брат и мать Тулупова покидали стол, они запирали двери горницы и во тьме, при тусклом свете двух-трех свечей, шепотом обсуждали дела при дворе, то и дело поглядывая с опаской на окна. Протасий, самый молодой из них, по обыкновению припадал спиной к стене и, расставив ноги в великолепных тимовых сапогах, сидел за столом, щелкая кедровые орешки. Он не говорил, больше слушал, лениво взглядывая на своих собеседников. Борис Тулупов, врываясь широкой пятерней в свою рыжую топорную бороду, со вздувшимися на лбу жилами говорил о Годуновых, о том, что их надобно их отвадить от государевой семьи и разослать по монастырям, а лучше перебить каждого в дороге.

— Охолонь, Борис, — уложив руки на столе, молвил степенно боярин Умной, — ты и сам ведаешь, что, пока царевич Федор женат на Ирине, тому не бывать!

— Мы с Протасием уже обсуждали это! — хитро прищурившись, сказал Тулупов. — Припомнили меж собой, как ты жаждал государя с престола свести, да и подумали, что одним махом двух зайцев убьем!