Читаем Кобзарь полностью

Идут дивчата утром ранним,

идут с серпами — жито жать;

поют, как бились басурмане,

как провожала сына мать.

Идут, знакомый дуб все ближе...

Понурый конь под ним стоит,

в траве казак лежит, недвижим

дивчина рядом с ним лежит.

Их, ради шутки, захотели

дивчата малость попугать.

Но подошли — и... онемели,

и в страхе бросились бежать.

Как собралися подружки —

слезы вытирают;

как товарищи собрались —

две ямы копают;

А пришли попы с крестами —

в церкви зазвонили.

Их обоих честь по чести

люди схоронили.

У широкой у дороги,

в поле закопали.

А за что они погибли —

так и не узнали.

На его могиле явор

и ель посадили,

а червонную калину —

на ее могиле.

Днем кукушка прилетает

куковать над ними,

а ночами — соловейка

с песнями своими.

Он поет, пока сверкает

месяц над землею

и пока не выйдут греться

русалки гурьбою...

Ветер буйный, ветер буйный,

с синим морем споришь, —

встряхни его, взволнуй его,

поговори с морем.

Оно милого, бывало,

на волне качало;

далеко ли сине море

милого умчало?

Если друга утолило —

разбей сине море;

пойду искать миленького,

топить свое горе.

Утоплю свою недолю,

русалкою стану,

поищу в пучине черной,

на дно моря кану.

Найду его — прильну к нему,

на груди замлею.

Неси меня, море, с милым,

куда ветер веет!

Если милый там, за морем, —

ты, мой буйный, знаешь,

как живет он, где ночует,

ты его встречаешь.

Если плачет — и я плачу;

нет — я распеваю;

коль погиб мой чернобровый —

и я погибаю.

Тогда неси мою душу

туда, где мой милый,

и поставь калиной красной

над его могилой.

Будет легче сиротине

в могиле постылой,

если милая склонится

цветком над могилой.

И цветком я и калиной

цвести над ним буду,

чтоб не жгло чужое солнце,

не топтали люди.

На закате погрущу я,

всплакну на рассвете;

взойдет солнце — вытру слезы,

никто не заметит.

Ветер буйный, ветер буйный,

ты ведь с морем споришь, —

встряхни его, взволнуй его,

поговори с морем...

Солнце греет, ветер веет,

с поля на долину,

воду тронет, вербу клонит,

сгибает калину;

на калине одиноким

гнездышком играет.

Где ж соловушка сокрылся?

Где искать — не знает.

Вспомнишь горе — позабудешь:

отошло, пропало;

вспомнишь радость — сердце вянет

зачем не осталась?

Погляжу я да припомню:

как начнет смеркаться,

запоет он на калине —

все молчат, дивятся.

Иль богатый да счастливый,

кто судьбой-судьбиной

облюбован, избалован,

станет пред калиной;

иль сиротка, что работать

встает до рассвета,

остановится послушать,

словно в песне этой

мать с отцом ведут беседу, —

сердце бьется; любо...

Все на свете точно пасха,

и люди как люди.

Или девушка, что друга

долго поджидает,

вянет, сохнет сиротою,

как быть ей — не знает.

На дорогу выйдет глянуть

и поплакать в лозы;

чуть соловушка зальется —

высыхают слезы;

послушает, улыбнется,

в лесу погуляет —

точно с милым говорила,

а он не смолкает.

И кажется, будто он молится Богу,

Пока не выходит злодей погулять

с ножом затаенным, — и эхо над логом

пойдет и замолкнет: к чему распевать!

Жестокую душу смягчить ли злодею!

Лишь голос загубит, к добру не вернет;

пусть тешится злобный, пока, холодея,

не сляжет, коль ворон беду предречет.

Заснет долина. На калине

к утру соловушка заснет,

повеет ветер по долине,

и эхо по лесу пойдет.

Гуляет эхо — Божье слово...

Бедняги примутся за труд.

Стада потянутся в дубровы,

дивчата по воду пойдут.

И солнце глянет — краше рая,

смеется верба — свет зари,

злодей опомнится, рыдая.

Так было прежде... Но смотри:

солнце греет, ветер веет

с поля на долину;

воду тронет, вербу клонит,

сгибает калину;

на калине одиноким

гнездышком играет.

Где соловушка сокрылся?

Да где ж он? Кто знает.

Недавно, недавно над всей Украиной

старик Котляревский вот так распевал;

замолк он, бедняга, сиротами кинул

и горы и море, где прежде витал;

где ватагу твой бродяга

водил за собою,

все осталось, все тоскует,

как руины Трои.

Все тоскует. Только слава

солнцем засияла.

Жив кобзарь — его навеки

слава увенчала.

Будешь ты владеть сердцами,

пока живы люди;

пока солнце не померкнет,

тебя не забудем!

Ты душа святая! Речь сердца простого,

речь чистого сердца приветливо встреть!

В сиротстве не брось, как ты бросил дубровы,

промолви мне вновь хоть единое слово,

Вернись, чтобы снова о родине петь.

Пускай улыбнется душа на чужбине,

хоть раз улыбнется, увидев, как ты

с единственным словом приносишь и ныне

казацкую славу в дом сироты.

Орел сизокрылый, вернись! Одиноко

живу сиротою в суровом краю;

стою пред морского пучиной глубокой,

моря переплыл бы — челна не дают.

Припомню я родину, вспомнив Энея,

припомню — заплачу; а волны, синея,

на тот дальний берег идут и ревут.

Я света не вижу, я точно незрячий,

за морем, быть может, судьба моя плачет,

а люди повсюду меня осмеют.

Пускай улыбнется душа на чужбине —

там солнце, там месяц сияет ясней,

там с ветром в беседу курганы вступают,

там с ними мне было бы сердцу теплей.

Ты душа святая! Речь сердца простого,

речь чистого сердца приветливо встреть!

В сиротстве не брось, как ты бросил дубровы,

промолви мне вновь хоть единое слово,

вернись, чтобы снова о родине петь.

Думы мои, думы мои,

горе, думы, с вами!

Что вы встали на бумаге

хмурыми рядами?

Что вас ветер не развеял

пылю на просторе?

Что вас ночью, как ребенка,