Читаем Эндимион полностью

Эндимион

Оригинальная трактовка древнегреческого мифа, созданная английским поэтом-романтиком в 1818 г.Спящий Эндимион увидел во сне пре…

Джон Китс

Поэзия / Поэма, эпическая поэзия 18+

В прекрасном — радость без конца, без края,Прекрасное живёт, не умирая.Оно растёт и ширится, благое,Стоит на страже нашего покоя,Чудесных снов, здоровья и дыханья;И потому-то утреннею раньюПлетём венки мы, чтоб земля нам сталаЕщё родней, хотя на ней так малоОсталось благородства, — и в избыткеПреграды мы встречаем при попыткеПробиться к истине. Как ни суровыПечальных душ тяжёлые покровы,Прекрасное снимает их. Нам надоВзглянуть на небо, на овечье стадоИ разглядеть нарциссы в ближней чаще;И заприметить ручеёк, журчащийПорою жаркой; и в густой дубравеУзреть шиповник; и почти что въявеЧерез века и через расстояньяРазведать предков славные деянья;И, внемля сказкам, письменным иль устным,Не предаваться размышленьям грустным.И влаги даст небесная криница,И смерть от нас навеки отстранится.Мы чувствуем явленья и предметыНе второпях; напоминает этоЛюбовь ко храму, к облаку и к роще,Напоминает о волшебной мощиЛуны, что к нам приходит постоянно,Пока всё это, свыше осиянно,В сознанье, в душах не оставит знаки,Что не стереть при свете и во мраке.И мы умрём, когда о них забудем.Вот почему мне захотелось людямПоведать о судьбе Эндимиона.Какое имя! Властно, непреклонноОно звучит во мне и днём и ночью,И мне поэма видится воочью,Как наши долы. Я начну, покудаНе слышно криков городского люда,И только-только появились почки,И кое-где проклюнулись листочкиВ лесах старинных; и покуда иваСмолу роняет, и домой шумливоИдут молочницы. И в те же сроки,Когда в густой траве забродят соки,Столкну я чёлн и поплыву к беседке,Где тихие часы мои нередки.В присутствии соседки-маргариткиСтихов насочиняю в преизбытке.Ещё и пчёлка не начнёт по крохеСбирать нектар на клевере, горохе,Как я уж допишу до середины.Да не увижу зимние картиныК конце работы! Я творю, мечтая,Что всюду будет осень золотая,Когда свершу задуманное дело, —И посылаю в дикие пределыЯ мысль-глашатай; дале — будь что будет;Пускай трубит, пускай траву разбудит:Покуда зелена лесная тропка,По ней шагаешь весело, неробко.На Латмосе был мощный лес: то влагаНесла корням живительное благо,Что, по каналам расходясь древесным,Текло к ветвям, текло к плодам чудесным.Таил тот лес укромных мест немало,Людей не знавших. И когда, бывало,Ягнёночек от стада отбивался,Он никогда в загон не возвращался,Где блеяли довольные ягнятаЗа час-другой до полного заката.Но пастухи спокойны были, веря,Что волки, леопарды, злые звериС ягнёнком не расправятся невинным,И тот придёт к волшебным луговинам,Где Пан — пастух, и пастухам, понятно,Потерю возместит десятикратно.Минуя папорти, болота, ивы,Тропинки извивались, прихотливы,Ведя к широкому лесному лугу,Откуда всюду виделись по кругуМогучие стволы на фоне дёрна.Как в вышине свежо и как просторно,Расскажешь ли! — Всё выше и всё далеНа ветку с ветки голуби летали.И облака, взирая на поляну,По голубому плыли океану.И мраморный алтарь среди дубравыВоздвигнут был; и зеленели травы,И росы фантазировали с блеском,И по священным этим перелескамКовры из маргариток настилали,И день грядущий пышно прославляли.И было утро; пламень АполлонаПосеребрил просторы небосклона,И в чистоте небесной, изначальнойС забвеньем расставался дух печальныйИ ветру отдавался, и шиповникТянулся к солнцу, как единокровник.И жаворонок млел от аромата,И ручеёк бежал витиевато,В траве отогреваясь, и задорныйРаздался голос на вершине горной,И жизнь, какая ни на есть в природе,Воспрянула при солнечном восходе.Когда заря без видимого бояЗахватывала царство голубое,Внезапно с громким смехом прибежалиДетишки к алтарю — и тут же сталиМалютку гнома кликать, чтоб проказникУстроил им лесной весёлый праздник.Прошла минута, и шумливым крохамОтозвалась мелодия со вздохом,Всё громче выводя за нотой ноту;Упала в бездну, канула с излёту,Потом опять из глуби возродиласьИ, шелестя листвою, прокатиласьПо светлым кронам и, слабея, вскореВолной вошла в рокочущее море,Угасла в нём, угасла одиноко…В густом лесу, где блещет рысье око,Мне виделись мерцающие блики,Мне виделись прекраснейшие ликиИ белые одежды; всё яснееДетали различал я; по аллееСтекался люд к поляне приалтарной.Прости, о Муза, мой язык бездарный,Который описать не в состояньеТого экстаза, буйства, ликованья;Но пусть роса эфирная прольётсяНа голову мою — и распахнётсяМоя душа; тогда неловким топомИ я пройдусь по Чосеровым тропам.Ступали в танце девы по дорожке,Несли они душистые лукошкиС апрельскими цветами; чуть подалеШли пастухи аркадские; внималиОни волшебной флейте Аполлона,И божество над ними упоённоРассветный мир собой переполнялоИ, покидая землю, умиралоВ мелодии изысканной, витийской,Кончая путь в долине фессалийской.Одни играли посохами; рядом,Отдав себя пастушеским руладам,Свирелили другие. Жрец почтенныйВослед за ними вышел, вдохновенный,Встречаемый восторженной толпою.Он пристально глядел перед собою,И колыхались праздничные ризы,И складки плавно ниспадали книзу;Держал в деснице чашу он; мерцалоВино, искрясь под солнцем, как зерцало;А в шуйце нёс корзину с тимианомИ ландышами; шёл к святым полянам,И всякий ландыш был белее, нежный,Чем лебедь Леды, страстный, белоснежный.А голова жреца напоминалаО злой зиме, которая напалаНа бедный плющ. Вот новою ватагой,Горланившей с великою отвагой,Пополнилась процессия. ЯвилисьДругие, чьи распевы доносилисьДо облаков. Катили колесницуМогучие, но лёгкие, как птицы,Караковые кони. КолесничийЗа блеск и славу воинских отличийБыл чтим толпой: он был — сама победа.Был юноша похож на Ганимеда.Он двигался, по-царски снаряжённый:Рог золотой на полуобнажённойВисел груди; при нём копье лежало,Что вепрю в бок вонзалось, словно жало.Он улыбался, глядя в юной мощиНа прочих, словно к элизийской рощеПерелетал мечтой честолюбивой.Но кое-кто из ближних, прозорливый,Всё ж чувствовал, что юноше тревожно,Когда поводья тот неосторожноРонял порой; и вспомнил стар и младИ тягостный осенний листопад,И крик совы. — О, как оно бездонно,То горе, что гнетёт Эндимиона!И вдруг толпа в единое мгновеньеВокруг святилища в благоговеньеУмолкла; детям, юным бузотёрам,Там пригрозили наказаньем скорым.И лёгкий страх, и дрожь со всех сторонПочувствовал и сам ЭндимионВ толпе мужчин, стоявших рядом тесно,Что с ним в горах охотились совместно.Но с радостью духовный их владыкаВсех обозрел от мала до великаИ начал так: «Латмийцы, человеки,Пасущие стада из века в веки:Покинувшие горы для равнины,А также вы, насельники долины,Где от начала мира и доселеНе умолкают звонкие свирели;Вы, жители холмов, где дрок колючийОкутан золотой цветочной тучей;Вы, стадо пригоняющие раноТраву щипать у кромки океана,Где в камышах мелодии ТритонаРазносятся печально, утомлённо;Вы, женщины, кладущие лепёшкуВ суму пастушью утром на дорожку;Вы, девы, чьим заботливым уходомВзлелеяны ягнята, вы, что мёдомПитать готовы юношей любимых, —Внемлите мне! — В долгах неисчислимыхМы перед Паном. Разве то не нашиТелушки крепче, здоровей и крашеГрибов лесных? Не в нашем ли пределеБесчисленны стада? Дожди в апрелеНиспосланы не нам ли были? Ярки —Здоровы-живы, и щедры подаркиЭндимиона-милостивца. В счастьеЖивёт земля; и в звонком соучастьеСе — жаворонок утреннею раньюПоёт сегодня нашему собранью!»Закончил он, и, Пану благодарный,Он травы бросил на огонь алтарный,В честь Пана он плеснул вино на землю.Пока она пила, сей дар приемля,Благоухали лавры и курилсяСмолистый ладан; ярко он искрилсяПод листьями петрушки. На востокеТуманов тлели смутные потоки.И грянул хор в пространство голубое:«О ты, который своды над собоюВоздвиг в лесу ещё во время oно —Среди цветов невиданных, что сонноРождаются, живут и умирают, —Где в зарослях орешника шныряютИ чешут локоны гамадриады;Способный терпеливо, без досадыЧасами разбирать камышный лепетВ глуши, где порождает странный трепетБолиголов гигантского размера.Ты потерял Сирингу… Нет примераТакому горю — и хотя бы радиЛюбви к дриадеИ тех метаний по холмам, долинам,О, Пан, внемли нам!О ты, кому хотели б голубицы,Курлыкая, помочь освободитьсяОт скорбных дум, когда с таким недугомИз царства мха, граничащего с лугом,Ты вечером бредёшь, страдалец истый;Смоковница, твой друг широколистый,Плоды тебе даёт; а наши пчёлыДаруют мёд; луга, поля и долыСулят бобы и маковые зёрна;И коноплянка свиристит упорно:«Пять птенчиков моих тебя прославят,Дай срок!» — Тебя без ягод не оставитКлубничный куст, овеют махаоны,И осень одарит тебя. БессонноШумит сосна: «Приди же за добычей,Божественный лесничий!»О ты, в котором чествуя кумира,По доброй воле фавны и сатирыДремотных зайцев ловят; мечут смелоВ стервятника зазубренные стрелы,Чтоб он, проклятый, не скогтил ягнёнка;И заблудившегося пастушонкаВыводят на знакомую дорогу;И собирают раковин помногу,Чтоб, смеха ради, ты в морском нарядеСпустился бы к испуганной наяде;А если пожелаешь — как мальчишкиДруг в дружку мечут жёлуди и шишкиИ счастливы твоим весёлым смехом, —Тебя мы заклинаем каждым эхом,Что по просторам плавает эфирным, —Внемли, о царь-сатир, нам!Ты знаешь точно, а не понаслышке,Как ножницы звенят во время стрижкиОвечьих стад; и в рог трубишь ты в гневе,Когда в пшеничном топчется посевеЛесной кабан; ты — мощная преградаДля злодеяний плесени и града;Твои неописуемые звукиВ пещерах задыхаются и в мукеУстало гаснут в пустоши бескрайной;Ужасный открыватель двери тайнойКо знанию всеобщему, — на клики,Дриопы сын великий,Ответь! Приносим, празднично одеты,Тебе свои обеты!О, будь, как был, в дворцах твоих зелёныхПрибежищем для дум уединённыхИ цели неба разумом свободнымОсмысли; почвам будь неплодороднымЗакваскою — живительные дрожжиЗдесь породят живое чуть попозже;Будь символом громадности, как ране;Будь отраженьем неба в океанеИ растворись меж ними… Но довольно:Мы головы склонили, богомольноПокрыв чела подъятыми руками,И наш пеан гремит под облаками,Внемли ему, великий и могучий,С Ликейской кручи!»Хор смолкнул, и с последними словамиВсеобщий крик поплыл над головами,Что гром небесный, в горы и долины.И разом ионийские дельфиныИз моря повысовывали рыла.Свирель дискантом празднество открыла,И струнные заныли в страстной дрожи,Взывая к чувствам тех, кто помоложе, —Они пошли под музыку, что нынеЗабыта, словно не было в помине.Праправнуки танцоров этих милыхВпоследствии дрались при Фермопилах,Но пращуры плясали до упада,Не ведая грядущего расклада. —(Мы видим их, навек запечатлённыхВ надгробиях и каменных колоннах).А те, что не участвовали в пляске,Выслушивали вычурные сказки,Что могут неокрепшее сознанье,Встревожив, расшатать до основанья.Метали кольца; плакали навзрыдНад бедным Гиацинтом, что убитЗефиром; — а Зефир из покаянья,Едва дождавшись Фебова сиянья,Цветок ласкал уветливо и нежно,И дождь над ними плакал безнадежно.Стреляли лучники с искусством редкимПо самым верхним ясеневым веткам,И, надо думать, образов немалоСоревнованье это вызывалоВ сознанье зрителей; и непременноНиобино дрожащее коленоИ воплегубый рот её кому-тоПригрезился, и вспомнилась в минутуЕё детей погибель, болью дикойНиобу сделавшая безъязыкой,Ей щёки обескровив. Через мигЕго уже отвлёк далекий крикТого, кто спорил, крепкий лук подъемля,И, мысленно покинув эту землю,Герой перед собою видел море:Он — аргонавт в Нептуновом просторе,И взоры обращает к небосводу,И золото, блестя, стекает в воду,И мнится аргонавтам, что повсюдуМерцают им трепещущие руды,А это Аполлона лук слепящийСияет в небесах во славе вящей.Кто склонен был к серьёзным размышленьям,Мог поделиться мненьем и сомненьемС Эндимионом и жрецом великим,И к пастухам прийти премудроликим,Что рядом, у серебряного трона,Эндимиона зрели восхищённо.Шёл разговор о хрупкости границыМеж двух миров; о том, как относитьсяК намекам Веспера; и можно ль всё жеИз туч пурпурное устроить ложеДля солнца, и какою ворожбой;И можно ль управлять своей судьбойИ щёки разрумянить ей при этомСтихом полночным, искренне пропетым. —Так рассуждали, и был каждый падокДо вечных неразгаданных загадок.Элизиум… Задумались они:Каков же он? Былые вспомнив дни,Один считал, что райская полянаС любимою, ушедшей слишком рано,Сведёт его, и будет голос женскийПрекраснее всей музыки вселенской.Другой мечтал о встрече небывалойС угасшею дочуркой годовалой,Мечтал о встрече на дороге дальнейВ долине райской, в благости миндальной,Мечтал о том, как паруса над неюУмчат дитя эфира в эмпиреи,И полетит над штилем и над бурейЕго ребенок — маленький Меркурий.Там были те, что жаждали душоюВ раю сойтись компанией большоюИ вместе обсудить, как в дни былые,Охотничью облаву, и впервыеСравнить, смеясь, со счастьем настоящимЗемную ночь под ветром леденящим,Когда делились хлебом и советомС друзьями на привале. — И на этомФантазии закончились. — Но рядом,На прочих глядя отрешённым взглядом,Сидел Эндимион, сокрыть желавшийОтраву, яд, жестоко разрушавшийЕго больную память. В самом деле,Не чуял он, что люди присмирелиИ зашептались в тихом разговоре:«Эндимиона угнетает горе!»Вздохнула дева, но ни на мгновеньеОн не покинул плен оцепененья,И в том он походил на человека,На землю не ступавшего от века,Того, кто в доле тягостнее рабскойБыл заколдован в повести арабской.Кто шепчет на ухо Эндимиону?Его сестра, прекрасная Пеона.О ком? О близких. Показала знаком,Чтоб юноша ей в начинанье всякомПовиновался волей дерзновенной.И убедила, и ночной Сиреной,Баюкавшей счастливой переменойНесбыточные грёзы, по тропинеМеж двух ручьёв пошла посередине,И, ветви раздвигая перед братом,Вела его путём замысловатымК истоку ручейков, туда, где рядомОни лились, нешумным водопадомСтекая вниз, где речка без опаскиЛесам и небу строила гримаски.Там чёлн стоял, уткнувшийся в густуюЗелёную кайму береговую.Он покачал бортами над водоюИ чуть осел под парой молодою,Когда они по глади серебристойНа островок отправились тенистый.Приплыли быстро; в бухточку ПеонаЧелнок направила; уединённоБеседка там уютная стояла,Которой с удовольствием, бывало,Касалось лето, пальцами играя.С Пеоною среди земного раяЗдесь не однажды вспоминали девыЗа рукодельем древние напевы.И радовалась девушка везенью —Принять любимца под любимой сенью.Она цветов душистых подложила,Которые в достатке насушилаПо осени, когда с пшеницей спелойИдут жнецы толпою загорелой.Эндимион на ложе разметался,Но перед тем как сон к нему подкрался,Он, приподнявшись, руку взял Пеоны,Поцеловал её и полусонноДержал, не отпуская. Словно ива,Следящая за речкой терпеливо,Его покой Пеона охраняла;И было слышно, как трава шептала,И как звенели пчелки дружным роем,И как над оголённым сухостоемКрапивник не переставал кружиться…Волшебный сон! Несуетная птица!Ты светлый мир выхаживаешь в мореТревожных мыслей; — нынче на запореСвобода наша — но зато дана намДорога ко дворцам и песням странным,И к океанам, древним и великим,К невиданным фонтанам, к лунным бликам,К луне и прочим чудесам бессчётным.Скажи, кто под крылом твоим дремотнымПочив, для жизни трижды обновился?То был Эндимион. Он пробудилсяИ той, что наклонилась к изголовью,Промолвил: «О, тебя с твоей любовьюЯ чувствую всей грудью. Надо мноюХлопочешь ты голубкою родною.Такой росы на свете не найдётся,Что фимиамом утренним прольётсяИ заблагоухает в майском поле,И будет упоительнее — боле,Чем эти очи, что полны до краяЛюбови сестринской. Не знаю рая,Что слаще слёз твоих. Ты их смахниИ страхи все, и мысли прогониО том, что я — заложник одиноких,Печальных дней… Пеона! С гор высокихЯ снова крикну; дуну в рог, и скоро,Загнавши вепря, вновь залает свораМоих собак; и выделаю сноваСебе я лук из тисовой основы;И на закате спрячусь в луговинах,И песенок дроздовых, соловьиныхЯ досыта наслушаюсь; и рядомУвижу пастуха с овечьим стадом.Так помоги, Пеона, помоги!Ты пальцами по лютне пробеги,И дай душой окрепнуть мне». И далеСеребряные капельки печалиСмахнув со щёк, Пеона ради пробыЛегонечко прошлась по струнам, чтобыС любым отрывком, голосом пропетым,Звучала лютня слаженным дуэтом.Ах, с мягкостью подобною, бывало,Дриопа колыбельных не певала.Казалось, ни в какие временаМелодия, что так была грустна,Не вызывала большего волненья.Она брала искусством исполненья,А также тем, что, при дельфийском пыле,Невидимыми струны эти были.Растаяла душа Эндимиона.Но девушка вздохнула огорчённо,Однако же серьёзно, беспристрастноОна сказала: «Брат, скрывать напрасно,Что ты владеешь тайнами вселенной.Причастность к ней, и звёздной, и нетленной,Тебя томит. Иль божествам не милТы за упрямство? Может, изловилТы голубя пафосского с посланьем?Иль, может, подстрелил ты утром раннимОленя, что обещан был Диане?Иль смерти ждёшь, увидев на полянеДиану обнажённой? Нет, смущёнТы чем-то большим, брат Эндимион!»И он ответил ей проникновенно:«Сестра, откуда эта перемена?Ты лишь недавно в роще веселилась.Скажи по правде: что с тобой случилось?Ужель все оттого, что так нежданноЯ изменился? Право, это странноИ для догадки — мало. О, желаньяБездельные, где нету воздаяньяЗа годы, проведённые в трудах,Где я скорблю о прожитых годах,Как не скорбит влюблённый о любимой!Считают эту скорбь неодолимой.Что ж, прав народ: я, видевший далече,Как солнце разворачивает плечиВдоль горизонта, я, предстать дерзавшийПред Люцифером, — поутру бросавшийКопьё своё, охоту начиная,Я, что летел, соперников не зная,На скакуне арабском, бивший влётСтервятника, — со мною лев и тотБоялся встреч, — и это я — мгновенно —Огонь утратил, рухнул, как в геенну.Как пал я низко! Но с тобой, быть может,Забуду всё, что сердце тайно гложет.Нет, та река не видит неба, кромеКак в тот момент, когда на окоёмеСияньем лес охвачен вдоль границыИ воздух в лунном свете серебрится.Там было место, — помню как сейчас, —Где я бывал в июне, и не раз,Где я по вечерам бродил устало,Где солнце неохотно покидалоСвои палаты в роскоши пурпурной.И видел я в обители безбурной,Как солнце колесницей управлялоИ как четвёрка двигалась помалу,Пыхтя и фыркая. Когда светилоВ созвездье Льва блистательно вкатило,На клумбе волшебства и чародействаВнезапно маков расцвело семейство.Я удивился этому курьёзу,Столь быструю узрев метаморфозу,И всё-таки задумался. Однако,Что б это значило? Морфей-гулякаПрошёлся тут, пером тряхнув совиным?Иль с видом безучастным и невиннымМеркурий кадуцей подбросил тайноМатроне Ночи? Сколь необычайноДля наших мест подобное цветенье!Я размышлял — до головокруженья.И маки танцевали предо мною,И хлынул ветер мягкою волною,И замелькали пёстрые, живыеПеред глазами пятна цветовые. —Так до конца не осознав причины,Я пал на дно взволнованной пучиныИ с тем уснул. Слова найду едва лиДля тех чудес, что пережил я дале.То был лишь сон — и только у ручьяНапевы позаимствовал бы я,Иначе описать не в состояньеКартины те и то чародеянье.Казалось мне, лежал я, созерцая,Как там, в зените, девственно мерцая,Тянулся Путь, что называют Млечным.Мой взгляд блуждал с восторгом бесконечным.И отворилось небо для полёта,Но непреодолимыми высотыКазались мне, когда раскрыл в бессильеЯ лишь воображаемые крылья.Однако звёзды, бывшие в покое,Поплыли вдруг со скоростью такою,Что я мгновенно оказался сзади;Вздохнув тогда в завистливой досаде,Я взором к горизонту обратился.В туманном круге, что засеребрился,Взошла луна, — для кубка подошло быНептуну серебро подобной пробы.В ту ночь луна была настолько яркой,Что с новообретённою товаркойУшла моя душа без промедленийПод свод небесный, полный испарений,В надежде, что за сумрачным покровомУвидит мир, как прежде, бирюзовым.И, приобщаясь к звёздам, к их орбитам,Я снова взором ясным и открытымВзглянул наверх, но — полыхнуло пламя,И тотчас я глаза прикрыл руками.Вновь глянул. Олимпийцы всеблагие,Что наши судьбы двигают людские!Откуда этой формы совершенство?Откуда это высшее блаженство?Её волос волнующего златаЧто символом, земля, бы избрала ты?Нет, не овёс, пожалуй, и, пожалуй…Дай руку — от ошибки небывалойХочу предостеречь тебя, сестрица!Немудрено мне разума лишитьсяОт локонов её, хотя причёскаПроста, непримечательна, неброска.Но уши столь изысканно жемчужны,И брови у неё полуокружны;Уста и очи… Как, и сам не знаю,Но душу это приближает к раю.Я привожу фантазию в движенье,Покуда яд людского окруженьяНе упадёт с язвительного жала, —Куда б тогда душа не побежала,К каким богам и храмам! — Я посмеюСказать, что ноги у неё стройнее,Чем у Венеры у пенорождённой…Колеблет ветер, гонкой возбуждённый,Платочек шейный в шёлковом шатре.И звёзды в нескончаемой игреИскрятся и мелькают, и о ложеО колокольчиковом помню тоже,И о букете маргариток…» — «Милый,То сон во сне!» — «Владея чудной силой,Она явилась девушкой земною,Она, краснея, встала предо мною,Но я от одного её касаньяЕдва-едва не потерял сознанье;Однако перемог себя, и разумЯ сохранил, подобно водолазам,Плывущим по коралловым глубинам.Я помню, понесло меня к вершинам,Где падает звезда со шлейфом гордымИ где орлы ведут сраженье с нордом,Что подвигает камни-метеоры.И я почуял скоро, очень скоро,Что я не потерялся в этой смуте,Что не один я; из небесной жутиНас понесло в опаснейшие дали.Внизу пещеры, гроты замелькали.Вокруг меня в пространстве пустотеломВосстали звуки в танце оголтелом.Взглянул я на любимую — и разомЯ потерял и сдержанность, и разум.Я целовал ей руки в исступленье.Глазам грозило смертью ослепленье,Но я смотрел, и взгляды между намиДруг друга пили жадными глотками.Сливаясь с нею здесь, в бесплотной сфере,Друг другу возмещали мы потери:Ведь мы друг друга были продолженьем.О, безрассудный смертный! — Я движеньемРешительным коснулся на летуЕё щеки. Мы пали в темноту,Вздохнув глубоко разом, — и мгновенноВ цветах мы очутились по колено.Повсюду — горы. Новые отрадыНас ожидали. Через все преградыФиалок, мёда, липового цветаРосло благоуханье. — А вот этоЧто к нам за гостья? — С первого же взглядаЯ догадался: это — Ореада.Зачем в раю уснул я в тот же деньИ крыльев рая не заметил тень?Зачем подобен искре был, которойУдел один — угаснуть смертью скорой,Хоть луч её алмазом отражён?Я впал в ничто — я впал в тяжёлый сон.Но я недолго был в оцепененье.Сквозь дрёму чьё-то лёгкое движеньеУслышал — и сейчас же пробудился.И встал я, и слезами разразился,Ломая руки. — Ты послушай: макиГоловки опустили; в полумракеДрозды смолкали; даже Геспер прочьУшёл с небес, и стало мне невмочьТерпеть тот день с его тяжёлым взглядом.Отшельный бриз травил себя, как ядом,Капризной меланхолией. Казалось —Пеона, слышишь? — будто раздавалосьВезде и всюду чьё-то «До свиданья».Пошёл я прочь — и видел увяданьеНа небе и земле: оборотитьсяУспели тени в мрачные темницы;Прозрачные ключи единым духомТам почернели; рыба кверху брюхомПошла наверх; и было в красной розеБолезненное что-то, и в угрозеШипы её торчали. В диком страхеЯ демона признал в невинной птахе,Что душеньку мою в обличье новомРешил украсть под сумрачным покровом,И всюду, где бы я ни сплоховал,Меня толкало в каменный провал.И маялся, и всё я клял сначала,Но Нянька Время люльку раскачала.Я осмотрелся, и обрел терпенье,И возношу богам благодареньеЗа то, что ты со мной, за то, что вскореМолитвами твоими стихнет мореТомящей жизни». Он закончил. ОбаВ молчании сидели. Да и что быМогла сказать Пеона? — БестолковоЗвучит в такой момент любое слово:Нет смысла подступаться к крокодилуС мечом; вотще выказывает силуКузнечик солнцу. И, вздохнув, сначалаПеона пристыдить его желалаЗа эту слабость, но напрасно губкиОна кусала: как в больной голубке,В ней было сил для горького упрёка.«Неужто это — всё? — вздохнув глубоко,Она спросила. — Странно и печально,Что тот, кто был задуман изначальноКак полубог и должен был остатьсяВ легендах наших, будет воспеватьсяЛишь простодушной девою за прялкой,Что станет петь, как он, скиталец жалкий,Не веря, отрицал в самой основеСуществованье истинной любови;Как вяхирь ветку с тисового древаРонял пред ним, припомнит эта дева;Как умер он; а также как на славуЛюбовь над ним устроила расправу;Закончится баллада жалким стоном. —Но ты, кого зовут Эндимионом,Ты песней стань серебряного горнаИ в небе рей, в котором так просторно!По вечерам и я влюблённым взоромСтремлюсь наверх — к серебряным озёрам,Где озарённые закатом тучиВолшебные напоминают кручи;И острова, и золотые пляжи,И улицы я разбираю даже,Где кони скачут; вижу, как цветистоТам высятся дворцы из аметиста.Я знаю, недоступно мне всё это,Ужели горнего не видеть света?Но веришь ли, в душе благоговея,Провижу я источники Морфея,Каналы, что прочерчивают воздух…Пелёны даже в ласточкиных гнездахНежней бы не заткал челнок паучий,Чем небеса — фантазией могучей!Пускай миры эфирных начертанийВоздушней породивших их мечтаний,Отвергнуть жизнь за то, что сей подарокНе столь обворожителен и ярок,И подвиги забыть, и благородствоФантазий ради — это ль не юродство?»В смущенье горьком был Эндимион,И, словно тяжкий отгоняя сон,Он веки чуть раздвинул. Так же бризовВстречают мотыльки внезапный вызов,Распахивая крылья чуть пошире,Когда Зефир командует в эфире.Как ни страдал он, мнилось, что чудеснойОн манны вдруг попробовал небесной.Приободрясь, промолвил упоённо:«Похвал от мира жажду я, Пеона,Но хилый, сонный призрак — что он может?Ветрило он никак не потревожит.В бездействии мой парус обтрепался.Ушёл я с корабля, да, я рассталсяС ним, неподвижным. Высшие надежды,Когда я в небо устремляю вежды,Соизмеримы с радугой в размахе,И не хочу в земном копаться прахе.В чём счастье? — В том, чтоб разумом стремитьсяК союзу с вечным — и преобразиться,Времён, пространств одолевая сферу.Взгляни на небеса, пойми их веру;Прижмись губами к розе; чти мгновенье,Когда свершится одухотвореньеВетров свободных музыкой, и чудоЭола извлечёт она оттуда,Из чрев их светлых; а потом в могилахПроснутся песни предков наших милых,И призраки пророческих мелодийЗакружатся среди лесных угодийНад каждым следом бога Аполлона;Потом рожки заплачут сокрушённоНа месте давней битвы. Над поляной,Где засыпал Орфей, малыш румяный,Родится колыбельная лесная.Мы чувствуем ли это, сознавая,Сколь одиноки мы и сколь похожиНа странствующих духов? Но вокругЕсть тысячи событий, что не вдруг,Но исподволь приводят под начало,Которое короной увенчалоВесь род людской. Из дружбы и любовиСей выкован венец; в первоосновеНа дружбу уповаем, безусловно:Спокон веков она блистает ровно;Но каплю света, что горит в зените,В конце невидимой для глаза нити, —Зовут любовью. Сочленяя звенья,Она — бродило, светоч, дерзновеньеПорывов наших. Боже мой, как сладкоСмешаться с ней, растаять без остаткаВ её лучах! И только с нею слиться,Взмыв в эмпирей, душою окрылитьсяЗовёт она. Любовь, по существу,Питает нас и держит на плаву, —Порой уподобляясь пеликану, —Отверстою держа над миром рану, —Чтоб даже тот, кто в силу возвышеньяИмел бы право принимать решенья,Отсеивая плевелы от злаков,И вытирать следы позорных знаковВезде, где проползают люди-слизни,И он бы, позабыв об этой жизни,Во сне любовном причастился раю.Скорей бы онемел я, уверяю,Чем разговором тишь нарушил эту,Благотворящую на всю планету,О том не ведая, хоть это благоВнушает соловью его отвагу:Он о любви поёт в лесной беседкеИ забывает на высокой веткеО том, что Ночь на цыпочках крадётся.Так и любовь, что часто признаётсяПростым смешеньем страстного дыханья,Мы до конца понять не в состоянье.Невежествен и я; но как могли быЦвести цветы и красоваться рыбыВ серебряной кольчуге; как бы, право,Земле в наследство отошла дубрава,И как бы семя в почве прорастало,И что тогда бы с музыкою стало,И где тогда бы песни наши были,Когда б мы не встречались, не любили?Когда способна смертная любовьК бессмертию вести, всё вновь и вновьВ народах честолюбье пробуждая,Тогда, сестра, лишь прихотью считаюСтремленье к славе тех, кто издалечеЛюбви бессмертной движется навстречуИ сам бессмертен. Ты в недоуменье?Но эти вещи истинны: в строеньеНет атомов, гудящих в нашей дрёме,Которые, ведя к тупой истоме,Роятся в бреднях. Нетерпенье гложетМой дух, который, знаю, жить не сможетЕдинственной мечтой — до появленьяНадежды за тенями сновиденья.Меня поймёшь ты лучше, может статься,Когда скажу, что стал я сомневаться,И верится сегодня еле-еле,Что я лишь сон увидел, в самом деле,Той самой ночью. Слушай же, Пеона!За храмом, возведённым в честь Латоны,Что скрыт от нас за тёмными ветвями,Лощина есть с неровными краями,Поросшая деревьями столь плотно,Что грифы там летают не вольготно,Но, натрудив крыла свои, в мученьеЕщё подолгу чистят облаченье.Ведут ступени в тесную каморку;Колодец рядом выложен; он зоркоКусты и небо видя, над собоюУставил око нежно-голубое.Цветы, что были схожи с первоцветом,Но с тёмной бархатной каймой при этомИ в золотых веснушках — для тебя яНосил их, из расщелин добываяОгромнейшего камня, на которомДремал, объят полуденным измором.Сквозь камышинки продувая воду,Я в них дудел, как будто не был сродуМужчиной взрослым, и с восторгом юнымКораблики я делал и НептуномСебя воображал. Но чаще даже,Младенцем становясь в любовном раже,Из облаков, пушистых, словно вата,Я возводил дворцы замысловато.Вдруг вижу — в золотистом ореоле,С колчаном стрел возник в небесном полеСам Купидон — как прихоть, как каприз.Мне помешать не мог и лёгкий бриз.И я подумал: не пуститься ль нынеЗа божеством по голубой равнине?И полетел, и — веришь ли, Пеона?—Чудесный лик заметил изумлённо,Тот самый лик, что брезжил мне в колодце,Увиденном во сне. Что сердце бьётсяОтчаянно, как пойманная птица,Я чувствовал, и захотел я взвитьсяПоближе к солнцу, — но цветы, цветыВнезапно закружили с высоты,Окутав мир душистым покрывалом.И я, объят восторгом небывалым,Росой небес как будто причащён,Пучиной смерти не был поглощён,Когда тот лик опять забрезжил вскоре.Сколь радость мимолётна! Боль и гореНас истязают, как оленя — овод,И радость неохотно ищет поводДля новых встреч; всё горше ждать с испугом,Как скучный день с мучительным досугомПрочь отойдёт, но следующей ночьюС бессонницей мы встретимся воочью.И боле эти думы были горьки,Чем те — тогда, на маковом пригорке, —И целый век, разбитый на минуты,Прополз во тьме моей душевной смуты.Но счастье длилось, скука умалялась.Со мною это трижды повторялось,И в муках претерпел я обновленье;И зимний ветер проиграл сраженьеС весенним солнцем; небо ликовало,Но всё украдкой слёзы утирало,Сочувствуя загубленным бутонам.Я бодрым становился, оживлённым,И ты мне шапку с видом благодарнымВенчала украшением янтарным.И думалось, что все мои страданьяСо временем отправились в изгнанье,Но пребывал в беспомощном разладеЯ сам с собой; и часто, скуки ради,Метал копьё бесцельно. Как-то случайВ ручей серебряный быстротекучийКопьё забросил. Труд проделав адов,Прошёл я двадцать малых водопадов,Ища исток прозрачного ручья, —Его в пещере обнаружил я.«Прощай!» — журча, высмеивали водыПечаль свою, когда родные сводыНавеки покидали. Там свисалиРастения, и листья покрывалиЖилище нимфы. Как же я смутился!«Нечистый смертный, где ты очутился? —Промолвил я. — Здесь охлаждает руки,Вернувшись к людям после злой разлукиИз сумрачной геенны, Персефона?Иль Эхо здесь о чем-то увлечённоВ безмолвии лепечет, и впадаетВ безумие, и тихо засыпаетПод музыку печальную? В тишиОбеты, что давал я от души,Пускай оно со вздохом перескажет,Пускай оно их выслушать обяжетЕё, ту самую, кому с тоскиЯ рву цветы, кому плету венки,Шепча над каждым, чтобы этот шёпотДонёс до милой мой сердечный ропот,И смилостивилась она однажды.Услышь меня, скажи ей, как я стражду,О, Эхо милосердное!» — И здесьЯзык свой глупый придержал, и весьЯ покраснел, стыдясь тоски острейшей,И не дал ходу жалобе дальнейшей,Но пребывал в слезах, когда ко мнеВдруг кто-то обратился в тишине:«Сию пещеру разыскать трудней,Чем остров Делос. Знай и помни: в нейРоняет Эхо звук не в пустоту,Но поцелуям вторит. На летуМеня коснёшься — на малейший шорохОтвечу». — Стихло Эхо в коридорах.Умчалось время. Где оно, сестрица?Угас мой смех, но в горечи стремитьсяНе стану к смерти. В противостояньеЯ буду к ней. Ну, вздохи, до свиданья;Глубокому предамся размышленью.О мире сём во время посещеньяЕго глухих и сумрачных окраинИ вновь считать не стану, неприкаян,Я звеньев горя; в горы не уйду,Чтобы забыться там, избыть бедуВ порывах ветра. Слушай: очень скороЯ изменюсь и трезво, без укораВзгляну на мир спокойными глазами,Туда, где нынче полыхает пламяМоих надежд. Пускай умрут. Я смеюПредположить, что чуть поздоровееКажусь тебе? А солнышко садится…Еще поспеем мы на колесницу,Что нам прикатят местные селяне». —Он усмехнулся, как звезда в тумане.С Пеоной кров покинули приятныйИ на челне пустились в путь обратный.

Фантастика

Любовные романы

Приключения

Детективы и Триллеры

Деловая литература

Дом и семья

Искусство, Искусствоведение, Дизайн

Компьютеры и Интернет

Литература для детей

Наука, Образование

Прочее

Техника

Справочная литература

Поэзия

Фольклор

Жанр не определён

Военное дело

Зарубежная литература

Знания и навыки

Лёгкое чтение

Родителям

Серьёзное чтение

Проза

Старинное

Религия, духовность, эзотерика

Учебники и пособия

Юмор

Документальная литература

Драматургия

Читаем Эндимион полностью

Эндимион

Похожие книги

Буколики. Георгики. Энеида

Семь планет

Поэмы

Баллады

Королева фей

Все жанры

Читаем Эндимион полностью

Эндимион

Похожие книги