Читаем Страсти по Иоанну Кронштадтскому полностью

Однако Гумилёв Л. Н. в своём труде «Чёрная легенда» приукрасил кровавые времена монголо-татарского ига, во первых значительно сократив продолжительность татаро-монгольского ига, а во вторых описывал его с позиции официальной советской идеологии, как единственный позитивный процесс по укреплению «интернациональных» межэтнических связей. Такой однобокий ракурс видения вполне устраивал советскую номенклатуру и руководство. Но каким образом, происходила интеграция татар из Золотой Орды в славянский этнос, в дальнейших ход русской истории? Об это непосредственном влиянии на русский этнос Гумилёв пространно и красочно описал, объясняя этот процесс законами этногенеза. При чём, Гумилёв не дал ни одного шанса для какой-либо альтернативной версии, внедрения восточных обычаев орды в основы русского этноса, как насильственного имплантата на последующие исторические периоды основательной перестройки менталитета и уклада жизни русского народа. Переформировав славянский демократический уклад жизни русского народа, в уклад коварной и беспощадной с врагами и сородичами восточной тирании на последующие века. С историческими последствиями, в виде аномалий, от непримиримого классового антагонизма с систематическими братоубийственными войнами, до вершин варварского изуверства «красного террора». И, как апофеоз варварства в параноидальном поиске врагов среди соратников и соотечественников — это Гулаг с миллионами жертв.

Можно предположить, что есть разумное объяснение присутствия большого количества евреев в исторически сформировавшейся России, фактом многочисленных нашествий со времён князя Игоря («Слово о Полку Игореве»), так называемых «хазар», что с арамейского переводится, как «возвращаться» (корневая основа, ивр. шореш — «хозер»).

А село Торбаево, с татарского — «Татарбай», это татарское название села означает «богач татарин». Изначально относилось к группе «ак аймак» касимовских татар. На самом деле, в селе Торбаево проживали в основном русские, но с дальними, в несколько поколений татарскими корнями, да и мечети в помине не было. А из прилегающей к селу речки Макарьевки воду для питья не брали. Дело в том, что дедушка Сашки был в колхозе на должности водовоза и поэтому иногда брал Сашку на родники, где он набирал в большую бочку на колёсах ковшом с ручкой от лопаты ключевую воду. Дедушка был несуетливым, его глаза выцветшей голубизны летнего неба источали душевную доброту и несуетное спокойствие. Сельчане его уважительно величали Дмитрий Фёдорович, но Сашка звал его ласково «деда». Сашка хорошо запомнил слова бабушки, сказанные, как бы невзначай по их приезду: «Ласковый телёнок двух маток сосёт». В один из дней, дедушка сказал: — «Пора навестить мою маму, да заодно и правнука из далёкого Самарканда показать. Поэтому пойдём спать пораньше, а завтра на заре отправимся в Касимов». Дедушка пояснил, что поездка заняла бы не менее 4-часов с лишним, если поедут по основной дороге через Подлипки, так как она была значительно длиннее. Поэтому предстоящий маршрут до Касимова будет пролегать просёлочными дорогами, это более короткий путь, который он знает и займёт около двух часов.

На следующее утро Сашку разбудили затемно, телега с запряжённой лошадью ожидала у бревенчатой избы. После завтрака бабушка сказала: — «А теперь не вставайте и сидите, минутку другую помолчим перед дорогой». Через минуту, другую все вышли из избы. На дворе уже начало светать.

Попрощавшись с бабушкой Сашка был усажен рядом с мамой в телегу, днище которой лежало сухое и душистое сено, на которое был предусмотрительно застелен брезент. Дедушка, взял вожжи в руки и коротко хлестнул ими по хрупу лошади крикнул: — «Но-о-о, родимая»! Телега заскрипела и тронулась, и Сашка услышал, как бабушка промолвила: «В добрый путь»! И начала махать белым носовым платком вслед отъезжающим. Грунтовая дорога тянулась среди полей ржи, проса и гороха мимо пролесков с молодыми берёзками. Где среди близлежащих лугов суетились перепёлки, отвлекая хищников от спрятанных в густой траве гнёзд с их птенцами. Дедушка отличался немногословностью, не был любителем поговорить, поэтому по жизни слыл, как молчун.