Читаем Побег полностью

Услышать.

Может быть, вот так и устроена наша тюрьма,

Вот как просто.

И эти кубические комнаты и квартиры – это ещё не всё,

Что есть на самом деле, совсем не всё, вообще не всё.

Что есть свобода, есть – и она огромная,

Хоть и недосягаемая для нас отсюда.

Она много больше, чем то, что видим мы.

Она – ещё одно измерение,

В котором всё обретает смысл,

В котором всё связано и едино.

Ещё одно, а может, и не одно.

Может, много таких,

Много,

Может, бесконечно много?

И эта наша ограниченность тремя измерениями

Этого нашего видимого мира —

Это и есть наше заключение.

Их же – этих измерений – за стенами нашего мира бесконечно много.

И мы так же заключены в этой нашей тюрьме,

Как заключены картинки из фильмов

В плоскости телевизионного экрана,

И мы не видим другого,

Так же как актёры с экрана не видят

Нашей комнаты.

Когда мы смотрим на них,

Не видят этих наших камер,

Не видят того, что за нашим окном,

Что в этом городе.

Не видят ничего этого – живут

Заключённые в своей плоскости,

А мы – в этом кубическом мире,

В этой трёхмерности.

Это и есть наша тюрьма,

Свобода же – вне их.

Она везде

Вне этих ограничений.

Она есть, она наша.

Мы просто не можем

Её увидеть

Отсюда.

***

Может, поэтому нам всего так мало здесь,

Так мало этой трёхмерности?

Может, это мы и вспоминаем

Нашу свободу – эти другие измерения,

Расширяющие, придающие смысл всему,

Что есть здесь,

Может, в этом и есть наша свобода?

Может, на самом деле

Мы вовсе не эти трёхмерные

Загнанные животные?

Может, мы сами по себе много больше,

Много больше, чем те, какими мы вынуждены быть здесь,

Играя роли,

Замкнутые в этой тюрьме,

Замкнутые в наших телах?

И надо как-то схлопнуть,

Схлопнуть эти измерения,

Три жалких измерения,

Чтобы увидеть остальные —

Прорваться в

Остальные.

Освободиться.

***

Нельзя знать разницу между свободой и несвободой,

Когда ты не помнишь свободу.

Но это не так, не так.

И чем больше несвободен

Ты здесь,

Тем отчётливее видна тебе твоя свобода,

Тем виднее, реальнее она для тебя,

Тем важнее и значимее.

Мы ограничены здесь всегда и во всём,

Всегда и во всём,

Не жизнь это,

Не то, какой полная жизнь должна была

Быть,

Не так много воздуха

В наших лёгких, как должно быть,

И не вдохнуть больше.

Ограничены этой жизнью,

Очевидно ограничены,

Несвободны во всём.

Уже сорок лет я здесь,

В этой тюрьме,

Даже толком не знаю, за что,

Не знаю

Сорок лет уже,

Что же я сделал

Там такое,

Когда был свободен.

Что же сделал я

Такого страшного?

***

И вот я спешу,

Опять спешу куда-то,

И ещё быстрее,

Быстрее

Надо,

Ехать быстрее.

И ещё,

И ещё

На этой  150-сильной

Машине,

Ещё – и вот-вот, кажется,

За этой стеной, она за

Этой стеной,

Она за этой…

Засмотрелся,

Засмотрелся

Слишком

На неё.

Она…

Она…

Кажется, вот она —

Свобода,

Такая свобода,

Вот она!

Нет боли,

Нет.

Свобода,

Только

Бесконечная

Свобода.

Нет стен, нет,

Ничего

Нет,

Только она —

Вездесущая,

Вездесущая,

Как и я.

Одно мы, одно

Мы все,

Все

Одно – здесь

Свободны,

Одинаково

И полностью.

Одинаково.

Я вспомнил,

Вспомнил,

Вспомнил!

Неужели

Вспомнил?

Вспомнил.

Вспомнил.

Вспомнил

Её.

***

И вот включается

Свет —

Неприятно яркий, —

И какая-то другая камера,

Незнакомая мне.

Белые стены —

Другая камера,

И свет яркий,

И боль – словно наказание:

Дикая отрезвляющая боль.

И эта кубическая ограниченность

Невыносимая,

И кто-то

Ещё

Весь в белом —

Такой же

Заключённый, как я, —

Говорит,

Что поспешил я, поспешил.

Куда же я так спешил?

«Потерпи, потерпи

Ещё здесь,

Придётся немного ещё

Потерпеть

Здесь.

Все мы так,

Все терпим —

Не спеши».

И стучит меня по плечу,

Словно всё знает,

Словно понимает всё сам.

И я лежу, привязанный,

Словно верёвками,

Этими трубками к

Какой-то

Медицинской машине,

И мне не выбраться

Никак,

Не пошевелиться даже.

Нет.

Это тюрьма,

Тюрьма.

Я помню,

Я

Вспомнил это.