Читаем Первая Конная полностью

— Нет, — ответил Матвей, — стрельба для вас — облегчение. Вы у меня ишо поживете! Копайте!

Он повернул жеребца и подъехал к распахнутым дверям храма.

В храме было сумрачно и прохладно.

Матвей сдержал храпящего жеребца на скользких плитах паперти, спешился и, войдя, долго, с каким-то мстительным торжеством разглядывал бредущие но стенам пыльные стада, светящиеся мудростью и скорбью лица апостолов, богоматерь, держащую на руках розового младенца.

В углу сидел человек.

— Ты кто? — спросил Матвей.

— Звонарь, — ответил тог.

— Чеши наверх, — приказал Матвей. — Заводи свою музыку, встречай гостей.

Человек кинулся к лестнице.

Следы разрушения в храме были велики. Святые мощи валялись на полу, в мусоре, и хрустели под ногами. Сквозняк покачивал бархатную завесу. В нише открылось изображение распятого Христа с кровоточащими ранами на руках и ногах, проколотых серебряными гвоздями.

И вдруг, дрогнув, загудели колокола. Матвеи побледнел, перекрестился и испуганно попятился к выходу.

Посреди двора люди продолжали копать яму. Взлетали лопаты, к ногам людей с глухим стуком падали комья земли.

— Черна ваша совесть, черна… — бормотал священник, утирая лоб. — Бога забыли… Веру потеряли… Муки ада приуготовлены вам на том свете.

Матвей, задрав голову, все еще испуганно слушал нарастающий гул колоколов.

— Нам на том, а мы вам на этом ад устроим, — ответил он. — А что за веру, то она у нас есть. Верим мы в распрекрасную жизнь, за которую бьются мои товарищи. Бьются и многие погибают, не дождавшись! — Он заскрипел зубами, и слезы закипели на его глазах.

Под его взглядом потупился священник.

Опустили пленники головы и, не поднимая их, копали.

И тут раздался вопль труб и топот многих копыт. Матвей кинулся к воротам.

Кривые и извилистые улицы города стремительно заполняла кавалерия. В огненных столбах пыли, под пышными знаменами на золоченых древках, отягощенных бархатными кистями, с лихими песнями, под рев труб, стон колоколов и грохот артиллерийских упряжек в город входила Конная Армия.

А городок затаился и напряженно молчал. В настороженных глазах, смотревших из всех щелей, стыл один вопрос: «Кто? Что теперь будет?».

Всадники ехали с величественной и дерзкой холодностью. Они были в праздничных мундирах, и гривы лошадей были заплетены лентами.

Впереди, рядом, двое в одинаковых кителях, — Буденный и Ворошилов. Лошади их высоко поднимали сухие, тонкие ноги.

Позади них трубачи, по шестеро в ряд на белых конях. Потом, под полыхающими знаменами, ехали политкомиссары: Мокрицкий, Квигела, Детисов, Озолин… За ними, по двенадцать в ряд, — штабной эскадрон в малиновых, синих и черных черкесках с белыми башлыками. Зотов, Косогов и Хоперский вели их.

Дальше буйной лавиной, во всю ширину улицы, на разномастных лошадях и в самой разнообразной одежде двигались ряды головного полка.

Гимнастерки, черкески, френчи и шахтерские блузы бойцов, кубанки, шлемы; желтые, алые и голубые околыши фуражек всех кавалерийских полков старой армии и яркие лампасы донских казаков пестрели в глазах.

Хор подхватывал:

Командиры Баранников и Мирошниченко ехали рядом.

На сером в яблоках жеребце — начдив Тимошенко. Рядом с ним — комиссар Бахтуров.

Трубачи и знаменосцы развернулись на площади и встали, пропуская ряды.

Буденный и Ворошилов приветствовали проходящие эскадроны.

Впереди четвертой дивизии весь в коже и ремнях — смуглолицый Ока Городовиков.

пели бойцы, стараясь перекричать друг друга, а заодно и оркестр.

Бригаду вел Маслак на крепкой степной лошади.

— Красные! Буденный! Дождались! — одни обрадованно, другие угрюмо шептали за окнами, дверями и заборами.

Зло и безнадежно захлопывались окна и двери в богатых дворах. Зато широко распахивались ворота в бедных, и принаряженные люди выходили на площадь.

Апанасенко сидел на крупном жеребце, и грудь его пересекала муаровая лента.

Хор подхватывал:

На мосластом понуром коньке трясся неумело всадник в очках и буденовке.

— Боевитый ездок! — кричали ему. — Смотри, задницей все гвозди из седла повыдергаешь.

Разведотдел армии вел Тюленев. Сам он, молодой и безусый, ехал впереди со своим комиссаром.

Шла дивизия Пархоменко.

Песни, музыка, звуки гармоник, труб и колоколов, приветствия и крики сливались в один общий гул, вытеснивший недавнюю мертвую тишину города.