Читаем Отрицание полностью

— Евгений Семёнович, Евгений Семёнович! Что вам инкриминируют?

— Уберите постороннего! — приказываю я.

Двое орлов начинают оттеснять журналиста, но он не успокаивается:

— Вы признаёте вину или это политический заказ? Кто заинтересован в вашем смещении? Связано ли это с вашим конфликтом с губернатором?!

Вот же, язык без костей! Как он успевает всё это выкрикнуть всего за пару секунд? Происходит небольшая заминка. Пока журналиста оттесняют в сторону, Женька на несколько мгновений остаётся без присмотра, и этого оказывается достаточно, чтобы сделать то, что ему точно никак нельзя делать.

Он толкает отвлёкшегося собровца и кидается в сторону. Ну, спортсмен хренов, форма у него до сих пор хорошая, несмотря на сидячую бюрократическую работу. Он моментально ускоряется и бежит к углу здания.

Ну что ты творишь, Женёк, знаешь же, что никуда не денешься от нас, только положение своё усугубишь! Ох, дурак! Да остановись ты!

— Жека! — кричу я.

Да чтоб тебя! Краем глаза я замечаю, как собровец, стоящий рядом со мной поднимает руку.

— Отставить! — ору я, что есть сил.

И одновременно с моим криком раздаётся глухой хлопок.

— Не стрелять! — всё ещё кричу я, но уже знаю, что поздно и теперь ничего нельзя поправить.

Как в замедленном фильме, Женька дёргается и выгибается назад. Его тело по инерции продолжает лететь вперёд, но только уже без жизненной силы, в один миг лишившись внутреннего стержня. Я вижу, как он медленно падает, раскинув руки, как со всего маху рушится в свежий пушистый и нестерпимо белый снег и, дёрнувшись пару раз, замирает.

Все звуки разом исчезают и только жуткий, воющий свист, как тогда, после контузии, заполняет голову. Я бегу к Женьке, а мир вокруг превращается в мутный и неразличимый рисунок.

— Жека, — шепчу я, пытаясь перевернуть его на спину.

Подбегают ребята, помогают мне, что-то говорят, кричат, но я не слушаю, всматриваюсь в его лицо. На губах ещё пузырится красная пена, но застывшие глаза неподвижны и устремлены в низкое серое небо.

— Кто стрелял?! Кто, б***, стрелял, вашу мать?! — ору я.

Я бегу к машине. Тот нервный собровец переминается с ноги на ногу. В прорези балаклавы видно, как бегают глаза, а со лба стекают струйки пота.

— Сдать оружие! Под суд у меня пойдёшь, сучий потрох!

Я не выдерживаю и заряжаю ему прямой в челюсть. Он пропускает удар, даже не пытаясь защищаться. Журналист, сука, оставленный без внимания, упоённо снимает всё происходящее. Обнаглев, он подходит к нам вплотную. Я выбиваю камеру у него из рук и остервенело топчу ногами.

— В собачатник его!

Его запихивают в машину, а ко мне подходит командир собровцев.

— Егор Дмитрич, это… Степанов у нас только из командировки, не в себе малость.

— Из какой ещё командировки?!

— Ну, — он понижает голос и пытается шёпотом объяснить, откуда здесь взялся этот Степанов…

— А какого хера он у вас в строю, а не в дурке?!

— Ну, это… там ситуация…

Да срать мне на ваши ситуации! Женьку, б*, кто оживит?

.

Полкан ревёт так, что стёкла дрожат.

— Добров! Ты какого хера попёрся на задержание?! Тебя это вообще не касалось!

— Хотел проконтролировать, чтобы всё чётко прошло, всё-таки высокопоставленное должностное лицо.

— Охрененно, б*, проконтролировал! Почему велел наручники не надевать?!

— Задержанный не представлял угрозы. Его журналист спровоцировал.

— Что ты мне голову морочишь! Знаю я, что он твой одноклассник. А с журналистом этим ты вообще обделался. Нас теперь полгода трепать будут. Не нас, а меня, конкретно. Устану булки раздвигать. Ты хоть понимаешь, что сейчас будет?

— В общих чертах, товарищ полковник.

— В общих чертах! В постовые, б*, пойдёшь! И я с тобой за компанию. Это ж надо, заместителя мэра застрелить! Пиши, б*, рапорт! И готовься плотно сотрудничать с беспекой. Если не сядешь, я, б*, удивлюсь очень сильно. Табельное оружие сдай. Отстранён ты, короче. Дуй домой, чтоб тебя здесь не видели. Стервятники летят уже. Всё ясно?

— Так точно.

— Убирайся с глаз.

.

Да пошли вы все! Я подхожу к машине, своей старенькой раздолабнной «Камрюхе». Её всю замело, стоит как сугроб. Сгребаю рукой снег с лобовика, сажусь и жму по газам. Доигрался, мент? Да похер. Мне стыдиться нечего.

Домой не поеду. К Жанке! Тепла и ласки, вот что мне надо. Да, тепла и ласки. Хочу просто ни о чём не думать, только об её жарком податливом теле. Всё, что нам надо, это любовь.

— Жанна, ты дома? — кричу я в мобилу.

— Да, — немного удивлённо отзывается она.

— Готовься, сейчас буду. Десять минут!

— Приезжай, дорогой, я тебя всегда жду.

Её голос журчит, как ручеёк, и я оживаю. Десять минут длятся, как десять часов… Вот и её дом. Я бегом поднимаюсь на третий этаж и нетерпеливо звоню в дверь.

— Егорушка!

— Привет, милая.

Я обнимаю её и утопаю в горячей волне любви. Вот почему так? Стоит ей обнять меня, поцеловать, пошептать на ухо и вся мерзость жизни отступает.

— Я скучала. Ты почему так долго не приходил?

— Эх, Жанна-Жанна, дела были. Дела, так их и разэдак. Но я тоже скучал.

— Останешься на ночь?

— Посмотрим.