— Мамуха, я ошиблась! Князь Андрей не убит, а только ранен. Я перелистала много страниц и снова нашла его. Он разговаривает с Наташей Ростовой. Значит, не убит.
— Ну слава богу! — говорит Айшэ-ханым.
Гульнара быстро оглядела стол.
— А где же креветки?
— Какие креветки?
— Ну, те, которые мне приносит Леська.
Оказывается, тайна Леськиных выходов в море объяснялась вовсе не стремлением привезти бабушке крабов и мидий для обеда. Леська вставал ни свет ни заря, вытаскивал сачком черно-зеленую морскую камку, в которой запутывались эти рачки, варил их в соленой воде и стремглав мчался к девочке с горячим газетным «фунтиком», издающим чудесный запах: надо было угадать время и попасть к самому завтраку. Но сегодня Леська почему-то запаздывал.
— Кстати, об этих Бредихиных,— начала Айшэ-ханым.— Не знаю, просто не знаю, что с ними делать!
Она приложила пальцы к вискам, точно одно упоминание о них вызывало головную боль.
— А зачем надо с ними что-нибудь делать? — неосторожно отозвалась Гульнара.
— Надо! — резко заявила Розия.— Ты ничего не понимаешь! Из-за этой хаты богатые люди не хотят жить на нашей даче, и мы должны брать за кабинки меньше, чем могли бы.
— На такие кабинки богачи не польстятся: они живут в «Дюльбере».
— Глупая! Что ты понимаешь? «Дюльбер» — гостиница. Какая там зелень?
— Люди едут в Евпаторию не ради зелени, а ради пляжа. А кто хочет зелени, пускай едет в Мисхор! — запальчиво возразила Гульнара.
— Девочки, не шумите…— с болезненной ноткой сказала мать.— Бог с ними, с богачами. Я просто не могу видеть, просто
— Но почему ужасного?
— Потому что ужасного! — с апломбом ответила Розия.
— И ничего не ужасного. Он очень милый старик.
— Что значит «милый старик»?
— Да, да, милый. Он хороший, он честный.
— Подумаешь, честный! Все честные!
Но Гульнара уже выскочила из-за стола и понеслась к злополучной хибарке.
— Авелла! — послышался чей-то призыв.
Гульнара остановилась: у ворот стояли Володя Шокарев и Сима Гринбах.
— Леська дома?
— Не знаю. Кажется, нет.
Юноши подошли ближе.
— Вот какое дело,— сказал Гринбах.— Леська вчера в классе не был, а есть новость.
— Какая?
— Бал в женской гимназии.
— Ну? А младших пустят?
— Не думаю,— улыбнулся Гринбах.— Только с шестого класса. Как всегда. Позвольте вам представить моего друга: Володя — Красное Солнышко, он же Шокарев, сын богатых, но честных родителей.
— Очень приятно.
— А теперь он познакомит меня с вами.
Этот пошлый прием уличных донжуанов показался Гульнаре необычайно остроумным. Она засмеялась и уже весело поглядела на Гринбаха.
У Шокарева в руках отливал багряным глянцем футляр зернистой кожи.
— Что это у вас? — спросила Гульнара.
— Корнет-а-пистон. Труба такая. Перед балом дадут концерт, так вот Леське поручили сыграть песню Леля.
— Кого-кого?
— Леля.
— Это из «Снегурочки» Римского-Корсакова,— сказал Гринбах.— Знаете? «Туча со громом сговаривалась». Я ему и ноты принес.
— Ну, давайте сюда. Передам.
Гульнара поднесла к губам корнет и, раздув щеки, сильно дунула в мундштук. Труба хрюкнула поросенком. Все засмеялись.
— Это мой инструмент. Собственный,— сообщил Шокарев.
— Собственный? Значит, вы играете? Почему ж тогда Леська, а не вы приглашены на концерт?
Шокарев смутился еще больше:
— Потому что Леська играет хорошо, а я плохо.
— А с какой стати Шокареву играть хорошо? — засмеялся Гринбах.— У его отца пятнадцать миллионов.
— Ну и что же из этого?
— А то, что он все делает плохо, потому что ему ни к чему все делать хорошо, как нам, грешным.
— Самсон, перестань…— досадливо проворчал Шокарев.— Ты ведь знаешь, что это не так.
— Так, так! — чуть ли не закричал Гринбах.— Он очень способный парень, но ему не надо думать о том, кем он будет. Он все уже сделал, родившись сыном Шокарева, а не, допустим, Гринбаха или Бредихина.
— А я ведь догадалась родиться дочерью Булатова, и все-таки мне этого мало: я хочу быть знаменитой певицей.
— Браво! — зааплодировал Гринбах.— Вот, Володька, бери пример.
В лазоревом тумане возник силуэт человека, гребущего стоя.
— Елисей приехал!
Гульнара бросилась навстречу:
— Рачков привез?
— Не успел. За эту неделю наросло столько мидий, что никак не мог бросить: рву, рву, а их все больше и больше. Как нарочно.
Гульнара надула губы и пошла в дом.
— Погоди, Гульнара! Я сейчас все сделаю! Рачки-то ведь здесь, под рукой. Ну, чего ты, Гульнара?
Леська спрыгнул на песок и бросился за девочкой.
— Гульнара! — взывал Леська, даже не заметив Гринбаха и Шокарева.
Друзья переглянулись.
— Мир праху, старина,— сказал Гринбах.— Пойдем, Вольдемар?
— Пойдем.
— Симбурдалический тип! — заключил Гринбах.
Леська кивнул друзьям, так и не обнаружив их присутствия.
Корнет-а-пистон обладал великолепным звучанием и слушался малейшего дуновения. Казалось, подставь его под порыв ветра, и он отзовется мелодией.
Елисей попробовал гамму, потом укрепил ноты на стенном зеркальце, как на пюпитре, и собирался сыграть первую фразу.