Читаем Месяц ковша полностью

— Вы, гражданин, может, и гидра! — немедленно парировал Константин Гангур. — Только головы ваши, видать, не тем забиты — одна сеном, другая соломой!

Теперь громче всех смеялась Фросика…

На майдане молодежь села устроила жок. Пыль стояла столбом, оседая на потные лица танцоров. Менялись пары.

Вздрогнула Фросика, не заметила, как очутилась в руках Константина Гангура. Завертел он ее до головокружения и спросил, смеясь:

— Фросико, пойдешь за меня?

Молчала девушка, все плыло перед ее глазами.

— Да или нет? — крикнул он.

— Как тата скажет, — наконец пролепетала она.

— Тогда жди сватов, Фросико!

И Константин Гангур исчез так же внезапно, как появился.

Фросика уже танцевала с другим парнем и так обворожительно улыбалась ему, что тот наверняка понял ее превратно.

Весело размахивая кувшином, Константин Гангур шел по улице села. За ним шагали сваты, крест-накрест перевязанные полотенцами. Первый сват, который был навеселе, убежденно говорил второму:

— Да за такого сироту, как наш Костаке, любая девка пойдет, только пальцем помани!

— Любая мне не нужна! — засмеялся Константин Гангур.

— Тома Виеру — человек тяжелый, — осторожно сказал второй сват. — Получить от него родительское согласие — это, я вам скажу…

Первый сват кивнул на кувшин в руке жениха.

— Пару стаканов — вот тебе и согласие!

— Э-э, — возразил второй, — Тома Виеру в вине толк знает…

— Ну и что? — удивился Константин Гангур. — Я ж к нему не в виноделы набиваюсь!

— Сразу видно, Костаке, что нездешний ты, наших обычаев не знаешь, — сказал второй сват. — Если вино жениха придется не по вкусу отцу невесты — пиши пропало.

— Не отдаст по-хорошему, умыкнуть можно, — вставил первый сват.

— Ну, думаю, до этого не дойдет, — весело сказал Константин Гангур. — Мы сейчас по-новому живем, значит, и обычаи будут новые! А это, — поднял он плошку, — так, дань уважения далекой старине. По не больше.

— Оно-то, конечно, — задумчиво сказал второй сват, — однако ты, Костаке, будешь четвертым, который несет эту дань Томе Виеру…

— Не отдаст по-хорошему — умыкнем, — повторил первый свят.

— Национализируем, — улыбнулся Константин Гангур.

Константин Гангур сидел между сватами и, улыбаясь, ждал решающего родительского слова.

Тома Виеру неторопливо налил в стакан вина, отставил плошку, взял стакан, повертел его, рассматривая на свет содержимое, понюхал, недоуменно шевельнул бровью, отхлебнул немного, подержал во рту, проглотил, поморщился и с немым удивлением уставился на жениха.

Сваты понимающе переглянулись, опустили головы.

— Что это? — тихо спросил Тома Виеру.

Константин Гангур ответил с напускной бодростью:

— Это вино, дядя Тома, я самолично сделал из лучшего винограда.

Отставил стакан Тома Виеру, сказал как бы с сожалением:

— Парень ты грамотный, сам рассуди: кто возьмет в зятья человека, который умудрился лучший виноград превратить в такую бурду?

Поднялся Константин Гангур и, оттолкнув сватов, вышел из комнаты.

Собрались уходить и неудачливые сваты. Первый взял плошку, заткнул ее кукурузной кочерыжкой.

— Зачем парня обидел, дядя Тома? Все одно ведь оженится на твоей дочке.

— Как так оженится?

— Украдет ее и оженится, — почему-то шепотом объяснил второй сват.

— Фросико! — рявкнул родитель, опрокидывая лавку.

Никто не отозвался. Тома Виеру распахнул дверь.

— Фросико!

Сваты переглянулись. Второй шмыгнул в дверь, первый задержался:

— Успокойся, дядя Тома. Какой же дурак ворует невест среди бела дня? Вот стемнеет, тогда и ори себе на здоровье.

И, ловко ускользнув от оплеухи, первый сват выскочил во двор.

— Фросико! — взревел родитель.

— Да, тата.

Девушка стояла за его спиной, поджав губы. Отец недоверчиво осмотрел дочь:

— Где шляешься?

— Почему шляюсь? Сам же послал за серой.

— Принесла?

— Бадя Георгица сказал, сам принесет, он о чем-то потолковать с тобой хочет.

— Сегодня за ворота чтоб больше ни шагу, ясно?

— Что случилось, тата?

— Пока ничего.

Отец снова внимательно посмотрел на дочь, пытаясь разглядеть признаки непокорности, скрытности. Но ничего такого не обнаружил…

Однако Тома Виеру знал, что береженого бог бережет, и засветло припрятал в кустах смородины у забора длинную сучковатую жердь. А когда стемнело, родитель сел в засаду.

Ждать пришлось долго. Тома Виеру даже задремал, когда у забора мелькнула чья-то тень.

— Фросико! — тихо позвала тень.

Освещенное луной окно приоткрылось, из него выглянула девушка:

— Сейчас!

Лицо исчезло, затем в окне показались ноги, девушка соскользнула на землю.

— Ах вы, нехристи окаянные!

Тома Виеру поднял жердь и бросился на похитителя.

Константин Гангур — а это был он — увернулся от удара, выхватил из рук нападавшего жердь, сломал о колено и отшвырнул в кусты:

— Дядя Тома, оставьте свои кулацкие замашки!

— Кулацкие?! — Родитель аж задохнулся и занес руку, но на ней уже повисла Фросика.

— Перестань, тата, слышишь?

— Сейчас не те времена, гражданин Виеру, — сказал Константин Гангур. — Не забывайте, я лицо официальное, прислан к вам, чтобы…

— Чтобы девок портить?! — взревел родитель и, оттолкнув дочь, ткнул кулаком в «официальное лицо».

Не дрогнул Константин Гангур, лишь побледнел, и в голосе его зазвенел металл: