Я сжимаю голову между ладонями до боли. Мои уши пульсируют от давления, но я все еще слышу ее, слышу его — его ритмичные всплески дыхания, вырывающиеся из легких, шорох его тела, борющегося с ее телом. Неважно, как сильно стараюсь, я в плену пыток моей матери.
Она неосознанно предоставила мне место в первом ряду перед финалом своей жизни.
Клянусь, я чувствую, как с каждым криком от меня откалываются частички. Раньше я была хрупким стеклом, стоящим на полке, нетронутым и в первозданном состоянии, но теперь моя полка грозит рухнуть подо мной. Каждый высокий крик раскалывает меня, снова и снова. Проходит несколько секунд, и от меня на полу остаются лишь осколки стекла.
Должны пройти часы, а может, это всего лишь несколько томительных минут. Все, что я знаю, это то, что пот начал пропитывать мою пижаму, и я наконец-то могу отгородиться от шума. Звук моего собственного сердца настолько мощный, что он перебивает крики.
Я ослабляю нагрузку на уши, мои чувствительные барабанные перепонки улавливают малейшие звуки. Они болят и вздрагивают, готовые отпрянуть от очередного крика.
Но ничего не происходит.
Крики прекратились, их сила полностью иссякла. Не слышно ни приглушенного стона, ни неловкого ворчания. Они остановились. Совершенно несуществующие.
Тишина, какой я никогда не знала прежде, висит в воздухе, такая плотная, такая осязаемая, что я чувствую, как ее тяжесть давит мне на грудь. Мои плечи. Всю верхнюю часть моего тела. Это тишина, которая цепляется за могильные плиты и дышит вместе с ранним туманом теплым утром.
Она не похожа на ту тишину, которую я ощущаю в лесу за домом, или на ту, в которую я погружаюсь, когда кормлю змей. Нет, это форма покоя. Под пологом изумрудно-зеленых сосен я не чувствую ничего, кроме спокойствия. Лес — это тишина, наполненная крошечными шорохами, которые многие никогда не слышат.
Не совсем так.
Я не виню их, вы не замечаете, пока действительно не потратите секунду на то, чтобы прислушаться, почти приложив ухо к влажной земле и ожидая. Шелест листьев, когда ветер шепчет секреты. Сверчки и лягушки перекликаются. Щелканье веток, крики птиц. Даже сами деревья, кажется, пульсируют от вибраций.
Это не тишина в лесу.
Это абсолютная тишина. Все звуки поглощены, как будто шум провалился в пустую черную дыру.
Это смерть. Я не могу дышать. Знойная жара, поглощающая меня в этом чулане, похожа на инферно и мое горло сжимается, отчаянно требуя воздуха, облегчения.
Знаю, что несколько минут назад я просила в своем собственном разуме прекратить это, но я не имела в виду это. Нет, никогда так. Будь осторожна в своих желаниях, верно? Это вселенная преподносит мне урок? Учит меня, что желания имеют последствия?
Хочу кричать эти слова во всю мощь своих легких. Я хочу разразиться этой молитвой на весь мир — может быть, если я буду достаточно громкой, я растревожу сильных мира сего, и они окажут мне эту услугу.
Но чем больше я думаю об этом, о реальности моей отчаянной мольбы, тем тише я становлюсь и тем больше пустота в моей груди.
Если она не кричит, значит, она не борется с ним.
А это значит, что она больше не дышит.
Она больше не жива.
Не желаю криков, я желаю, чтобы моя мать вернулась в мир живых. И я знаю, так же, как знала, когда пойдет дождь, что ее душа ушла, оставив мне только ее пустое тело.
Я привыкла слушать равномерные взлеты и падения ее груди — это убаюкивало меня во сне почти каждую ночь, а теперь... теперь ничего нет.
Только тишина.
Пустота.
Я физически ощущаю нутром момент, когда ее сердце останавливается. Может, это горькая неподвижность в ее теле, а может...
Это потому, что я чувствую, как что-то внутри меня ломается.
Переломилось пополам. Как будто в моем сознании отключается свет. Свет, который всегда был там, вел меня по жизни. Выключатель, который я никогда не замечала, внезапно щелкнул, и все, что я чувствую, это... холодную незаинтересованность.
Я ничего не чувствую, я неожиданно оцепенела от окружающей обстановки, и мне все равно, что будет со мной с этого момента. Если я никогда не выберусь из этого чулана, если никто меня не найдет и я умру, завернувшись в мамин свитер, мне будет все равно. Если бы этот человек, этот монстр, Генри, полз ко мне с оскаленными зубами и протянутыми руками, я бы не сдвинулась с места.
И именно из-за этого холода я открываю глаза.
Нападавший тяжело выдыхает, тот, что все еще сидит на ее теле, ее
Дедушкины часы в фойе звонят громко и торжественно, сотрясая тишину. Кажется, это вывело мужчину из его транса, как будто звон выдернул его из его собственной головы, где он наслаждался ощущением смерти моей матери под ним.