Читаем Книга образов полностью

Последние семь лет Рильке прожил в Швейцарии, в старинной башне Мюзот. Он умер 29 декабря 1926 года и был похоронен в маленьком городке Рарон. «Сонеты к Орфею», посвященные памяти погибшей от лейкемии Веры Укама-Кнооп, стали реквиемом и самому поэту, сраженному тем же недугом.

Посмертная слава Рильке значительно превзошла его прижизненную известность. Его поэзии преклонялись Стефан Цвейг и Роберт Музиль, Эмиль Верхарн и Поль Валери, Борис Пастернак и Марина Цветаева. У Рильке не было сколько-нибудь значительных последователей — немецкие поэты, начиная с экспрессионистов, пошли иными путями, но его имя до сих пор символизирует то лучшее, что было создано австрийской и немецкой поэзией XX века.

Я. Лютикова

Я в старом доме; за окном

лежит кольцом широким Прага;

и сумерки походкой мага

обходят улицы кругом.

Темней. Но там, из-за угла

зеленой плесенью сверкая,

собор святого Николая

возносит к небу купола.

Дрожат огни. Туманна синь.

Все смолкло в городской истоме.-

Мне кажется, что в старом доме

незримый шепчет мне: «аминь».

Перевод А. Биска

Гребни зданий стародавних,

благовесту и конца нет.

Глубь дворов. Лишь иногда в них

синь одним глазком заглянет.

Купидоны в каждой нише

притомились, но смеются.

Вкруг узорных ваз на крыше

вязи роз резные льются.

Дверца в паутине сонной.

Солнце пробует украдкой

стих под каменной Мадонной

перевесть с латыни краткой.

Перевод С. Петрова

Отец келарь меня просил

отведать водки монастырской —

напиток силы богатырской

и мертвеца бы воскресил!

Доставши синий кошелек

и ключик вытащив оттуда,

он опьяняющее чудо

из усыпальницы извлек.

Налив, хохочет он за двух,

трясется от мясистой мощи:

«Давно истлели в раке мощи,

но нам зато остался… дух!»

Перевод С. Петрова

Полоскою лесов далекой

поля окаймлены.

Деревья одинокие в хлебах

то тут, то там видны,

рассекшие равнину ржи высокой.

А на грядах

картофель солнцем озарен весь день,

в цвету стоит ячмень,

и обрамлен

простор еловой рощей. Завершен

ландшафт. Лишь вдалеке мелькает крыша

и церкви крест багрово-золотой,

а выше —

небесный свод, слепяще голубой.

Перевод Т. Сильман

Алой вспышкою огня

солнце скрылось за заставой,

и внушительной октавой

оборвались звуки дня.

Свет украдкой до сих пор

по карнизам пробегает,

и алмазами сияет

неба дымчатый простор.

Перевод Т. Сильман

За последним домом спать

солнце алое ложится,

и последними кружится

день аккордами опять.

И играют огоньки

на обрывах крыш в горелки.

Ночь алмазные безделки

сыплет сонно в синь реки.

Перевод С. Петрова

Ликуют птицы, реет свет,

и гулко зазвенели дали;

в том парке, где мы танцевали,

все окунулось в белый цвет.

И солнце, глядя на газон,

в траве свое выводит имя.

Засыпан листьями сухими,

грустит забытый Аполлон.

Вокруг него все заросло

стеною вьющихся растений,

и ветер веткою сирени

венчает светлое чело.

Перевод Т. Сильман

По монастырским коридорам блики

меж вычурных мелькают арабесок,

из глубины давно поблекших фресок

таинственно глядят святые лики.

Там, за отсвечивающим стеклом,

мадонна восковая в углубленьи,

дарительница тысяч исцелений,

сидит в одеждах, тканных серебром.

И паутинки легкие блестят,

слетая в монастырский двор Лоретто,

и пред картиной в стиле Тинторетто

притихшие влюбленные стоят.

Перевод Т. Сильман

Над Прагой сумрак тихий лег.

Раскрылась ночь, как сад огромный;

и солнце — яркий мотылек —

в густой траве исчезло темной.

Высоко месяц, хитрый гном,

в гримасах корчится, лукавый,

и сыплет белым серебром

на волны строгие Молдавы[1]

Но вдруг, обиженный, назад

скорее прячет лик чеканный;

пред ним соперник встал нежданный:

на башне — светлый циферблат.

Перевод А. Биска

Над Прагой бархатным цветком

простерлись своды ночи темной,

и солнце бабочкой огромной,

сверкая, скрылось за холмом.

И месяц, хитроумный гном,

свое забросил отраженье

в реки дремотное теченье

и вниз скатился кувырком.

И что ж? Лучи его дрожат,

как будто кто его обидел:

на башенке он вдруг увидел

часов блестящий циферблат.

Перевод Т. Сильман

Иду один по Мальвасйнке[2],

вхожу безмолвно в детский ряд,-

а там об Анке или Нинке

кресты простые говорят.

Гляжу — в кустах, средь вешних почек,

средь красных маков над холмом,-

надгробный пыльный ангелочек

стоит с поломанным крылом.

О, сколько радостей небывших

хранит он — жалок, одинок.

И только с уст его застывших

сорвался легкий мотылек.

Перевод А. Биска

Свисает водопад застылый,

и стынут галки на пруду.

Горьмя-горит ушко у милой,

от ней проказ я нынче жду.

Целует солнце нас. Минором

сучки и веточки звенят.

Идем, и подступает к парам

ядреный утра аромат.

Перевод С. Петрова

Тише! Тише! Над лугами

вьется легкий ветерок,

солнце теплыми лучами

нежит каждый лепесток.

Тихо все… Лишь у болота

квакают лягушки в такт,

в небе блещет позолотой

толстый жук, живой смарагд.