То, что происходит потом, ее сразу усмиряет: Яша уже не душит ее, а скорее обнимает с бесконечно печальной нежностью: «Ради Бога, Ханна!» Опять этот шепот. Она пристально смотрит на него и видит, что он бледен не от гнева, а от тревоги и горя. Он плакал и сейчас плачет, его кафтан порван в нескольких местах. Сквозь дыры она замечает кровавую рану на груди, под левым плечом. На шее, точнее под ухом, на челюсти — следы других ужасных ударов. Янкеле! Янкеле! В одну секунду любовь к старшему брату заслоняет все остальное. Ханне тоже хочется плакать. Но Яша встает, ведет ее за собой, и она больше не сопротивляется. Он заставляет ее бежать, приказывает то согнуться, то внезапно остановиться, то упасть на землю, а сам прислушивается к чему-то, чего она не может видеть.
Вдруг перед ними вырастает та самая рига. Позже Ханна поймет, почему Яше приглянулось это приземистое строение: оно скрывало их от всадников. Они входят внутрь. Нежный запах свежескошенного сена, темно, особенно после яркого солнечного света. Несколько секунд Яша стоит, не спуская глаз с двери, наконец спрашивает, не оборачиваясь:
— Кто это?
Она притворяется, что не понимает. Он объясняет, что говорит о белокуром мальчике.
— Тадеуш, — отвечает она, как будто одно имя может объяснить все.
Яша поворачивается, идет к ней, и только теперь она замечает, что он ранен и в ногу. Кровь засохла на левом сапоге и на подоле его рубашки. Он берет в ладони лицо Ханны. Несмотря на шесть лет разницы, он не намного выше ее. Он всегда был маленьким, щуплым, пожалуй, даже хилым. Однако глубокие черные глаза и сероватый налет на лице от бесчисленных часов, проведенных в иешиве над священными книгами, говорят о том, что он уже не дитя. Его пальцы, постоянно запачканные чернилами, ласкают щеки Ханны. Он говорит, и голос его полон печали:
— Они его убили, Ханна. Они убили нашего папу. Он вышел к ним, чтобы поговорить и успокоить, а они его убили.
«Кто — они?»— Ханна хочет задать этот вопрос, но дверь широко раскрывается, силуэт Тадеуша четко вырисовывается в ослепительном прямоугольнике. Мальчик входит. Он рассматривает брата и сестру, улыбается, немного смущенный тем, что последовал за ними.
Ты наведешь на нас всадников, — говорит Яша по-польски.
— Это мой друг, — возражает тут же Ханна.
И вдруг умолкает в страхе от того, что ей придется делать выбор. Она сама повторяет слова, произнесенные только что Яшей, но их смысл от нее ускользает. В эту самую минуту снаружи слышится топот. Голоса. Говорят по-русски. Ханна не все понимает. Голоса приближаются. Рука Яши соскальзывает со щеки сестры к ее плечу. «Поднимайся! Скорее!» Он показывает ей на лестницу и заставляет лезть по ступенькам. На чердаке свалена прошлогодняя солома, совсем сгнившая. «Заройся в нее!»— приказывает Яша. Она садится на корточки, обхватив колени руками, в двух или трех шагах от чердачного окошка, через которое проникает солнце. Слова Яши о смерти отца начинают доходить до нее. Она почти не замечает Тадеуша, который тоже залез на чердак и стоит у окошка, поглядывая то наружу, то на своих спутников с видом растерянным, но заинтересованным. Улыбка все же сошла с его лица. Яша тихо окликает его и просит отойти от окошка. Взгляды голубых и черных глаз скрещиваются на мгновение. Тадеуш уступает. Он делает два шага в сторону и облокачивается на перегородку, сцепив руки за спиной, всем своим видом показывая, что происходящие события его не касаются.
— Это мой друг, — повторяет Ханна, почувствовав взаимную неприязнь мальчиков.
— Замолчи, — шипит Яша.
Всадники подъезжают ко входу в сарай и останавливаются. Тишина. Затем доносятся звуки спокойного разговора на русском языке, из которого Ханна улавливает лишь несколько слов, но общего смысла не понимает. Зато она замечает, какое впечатление производит этот разговор на Яшу: его черные глаза расширяются, он беззвучно хватает широко раскрытым ртом воздух. Он трясет головой, и она скорее читает по его губам, чем слышит: «Они собираются поджечь сарай». Он подползает к ней, обнимает за шею, прижимает к себе и целует в лоб: «Не шевелись, не бойся».
Он выпрямляется, устремив взгляд на Тадеуша, спускается по лестнице. И исчезает.
Во дворе восемь всадников, трое из них подошли к самому порогу. У одного уже наготове факел. Увидев маленькую хрупкую фигурку, он останавливается и смеется:
— Посмотри-ка, кто к нам идет. Крысы выползают из своих нор. Ты один?
— Я не понимаю вашего языка, — отвечает Яша на идиш.
Всадники переговариваются по-русски. Среди них ни одного офицера. Двое наконец узнают Яшу: они видели, как он вырывался от погромщиков в деревне, когда ткачи убивали его отца (солдаты прямого участия в погроме не принимали, только присутствовали при нем, не вмешиваясь). Они колеблются. Многие явно пьяны. Вопрос повторяется по-немецки:
— Ты один?
— Да, — говорит Яша.
— Гоп, гоп, жид! — выкрикивает смеясь долговязый солдат обычный клич погромщиков.
— Я один, — повторяет Яша и добавляет — И рига принадлежит полякам. Не еврею.
— Не ври. Ты врешь! — Острие пики касается раны на груди. — Подойди.