Читаем Истребители полностью

Моя матушка Мария Александровна была мудрой женщиной. Сколько я себя знаю, не могу вспомнить случая, чтобы она когда-нибудь кричала на нас или чтобы из ее уст кто-то из нас услышал грубое слово. Вместе с тем, когда надо было, она могла быть твердой и строгой. Мы никогда не слышали, чтобы она осуждала кого-либо из соседей или знакомых, а тем более скандалила бы с ними. Все она делала уравновешенно, спокойно и доброжелательно. Работала много, чтобы нас, четверых, прокормить. Зарабатывала стиркой и шитьем. Днем стирала, а ночами шила простейшие вещи. Когда она спала — мы не знали. Когда мы ложились, ее делам еще не было видно конца, когда просыпались — она давно уже была на ногах. Несмотря на трудную жизнь, мать никогда никому не завидовала, ни на что не жаловалась и всегда была приветлива. Она очень любила нас, а позднее души не чаяла во внуках, делая для них все возможное и невозможное. И мы — взрослые дети и внуки — платили ей такой же любовью. Очень любила читать, хотя образование имела всего четыре класса приходской школы. Всегда следила за тем, чтобы мы, приходя из школы, сначала делали домашнее задание, и только после этого разрешала нам резвиться. Если что-то случалось у соседей или знакомых, кто-то заболевал, без всякой просьбы приходила на помощь, считая это первой своей обязанностью. Впоследствии, когда она приезжала ко мне в Москву, то с большим удовольствием ходила в театры. Особенно ей нравилась оперетта, вероятно, потому, что всю жизнь она сама любила юмор. В восемьдесят лет она могла от души звонко смеяться, прекрасно понимала шутки и сама могла подшутить. Только в последние пять — семь лет ее жизни у нее стал ухудшаться слух, приходилось говорить громко, а иногда повторять сказанное. Мы сочувствовали ей, но она, подшучивая над своим недугом, говорила: «Ничего, может, кто на меня и ворчит, а я не слышу, и мне спокойнее». Очень любила матушка жизнь, хотя судьба ее не баловала. Умерла она в 1975 году на восемьдесят восьмом году жизни, оставаясь в душе молодой. Такой она осталась и в моей памяти.

Когда отпуск мой кончился, она сказала мне на прощанье:

— Раз нужно, сынок, поезжай. Помни, что солнце светит для всех и везде одинаково. И мир не без добрых людей. Запомни: жизнь человеческая очень коротка, старайся сделать людям больше добра. Никого не обижай, и тебе все будут платить тем же. Хороших людей на свете много, бери от них все лучшее, учись у них. И не забывай нас. — А еще она добавила: — Летай только пониже и потише… — и, конечно, заплакала.

С этим напутствием я и отбыл в дальние края.

Гражданские самолеты в то время в Приморье не летали. Я ехал на станцию Уссури, расположенную возле Лесозаводска, курьерским поездом пятнадцать суток. Недалеко от нее на полевом аэродроме дислоцировалась 31-я отдельная истребительная авиационная эскадрилья, в которой мне предстояло служить.

Жилья там на всех не хватало. Все только строилось. Многие жили в палатках, а некоторые даже в землянках.

Эскадрилья была вооружена самолетами полуторапланами И-5 и состояла из трех отрядов по 9 самолетов в каждом. Я попал в отряд, которым командовал Алексей Шолохов. Вместе с выпускниками из других авиашкол — Дроздовым и Копцовым — я начал осваивать истребитель И-5, на котором никто из нас еще не летал. Я и Иван Дроздов попали в звено Павла Шишкарева. Командир отряда и командиры звеньев были хорошо подготовленными летчиками и имели большой методический опыт, поэтому новый для нас самолет мы осваивали быстро. И-5 был очень маневренным истребителем и имел на вооружении четыре пулемета. На первых порах мы отрабатывали одиночный высший пилотаж, а немного позже занялись отработкой групповой слетанности, группового пилотажа и боевого применения.

Командир звена Павел Шишкарев особое внимание обращал на групповую слетанность и выполнение группового высшего пилотажа. Это было закономерно. Звено, состоявшее в ту пору из трех самолетов, было основной боевой единицей, и потому в воздухе летчики должны были действовать как один человек. Мы это понимали, но у нас на первых порах не все получалось достаточно гладко.