рождалась, оживала маска... Я широко-широко раскрывала глаза...
Мороз пробирал меня до корней волос... Я уже не могла полностью
осознать, кто я и что происходит вокруг... Моя душа погружалась в
глубокое одиночество. Все окружающее больше не имело для меня
никакого значения. Я оставалась наедине со своей судьбой... Моя
мать, которая была рядом со мной, отступала куда-то в бесконечную
даль... Меня мучила жажда, и я утоляла ее холодной водой. Иногда,
когда я бывала особенно усталой и взволнованной, я начинала улы¬
баться. И даже моя мать с ее чутким сердцем не могла понять, поче¬
му я улыбаюсь... Это были те несравненные часы, когда кажется, что
дух, разорвав телесные оковы, уходит, блуждая, за земные пределы».
И дальше:
«Я видела тогда то, чего нельзя забыть; видела, как над контура¬
ми окружающей меня реальности начинают возвышаться образы,
рожденные моим вдохновением и моей мыслью. Так в минуты тре¬
вожного томления, усталости, лихорадочного волнения, противоречи¬
вых стремлений возникали первые очертания моего искусства».
Из местечек, по которым артистке приходилось кочевать в годы
отрочества, она хорошо запомнила также Салуццо. Там, в четырна¬
дцать лет, она впервые выступила в амплуа первой актрисы. Ее мать
переходила из больницы в больницу, сраженная недугом, который
свел ее в могилу. Элеоноре же приходилось играть и в «Найденышо
святой Марии» Джакометти25 и в других романтических драмах. Впо¬
следствии она с грустью вспоминала вечный страх, вызванный огром¬
ной ответственностью. Ее мучило чувство голода, который иногда
удавалось хоть немного утолить тарелкой больничного супа, припря¬
танного матерыо, или цикорием, собранным в поле семнадцатилет¬
ним «первым актером» Карло Розаспина 26.
Когда же Дузе заговаривала об Альбиссоле, то в ее голосе начи¬
нало звучать нечто похожее на ностальгию. Там труппа пробыла до¬
вольно долго. Каждый вечер играли в маленьком зале, битком на¬
битом народом, по большей части рыбаками, людьми сердечными и
щедрыми. Они в избытке снабжали артистов рыбой, и это было как
бы некоторым вознаграждением за многие месяцы тяжелой голодов¬
ки. Элеонора должна была каждое утро подметать зал, что вызывало
у нее жестокий кашель. «Как я кашляла!..» — вспоминала она впо¬
следствии со смущенной улыбкой.
«Пусть настоящее тебя не волнует. Я за тебя спокоен. Недаром,
едва ты появилась на свет, солдаты уже отдавали тебе честь и брали
ружья на караул»,— порой подбадривал ее отец. Грубость окружав¬
шего ее мира не могла изменить ее натуру. Упрямая, замкнувшаяся в
себе, она сохраняла душевную чистоту и цельность. По словам Ра¬
зи 27, «взгляд ее иногда бесцельно блуждал в пространстве, а иногда,
наоборот, она пристально вглядывалась в какую-то точку прямо перед
собой или поднимала глаза вверх, словно ожидая появления чего-то
другого, нового, что уже предчувствовала» *.
И предчувствие ее сбылось.
«Какая to была весна! — рассказывает Фоскарпыа в романе
Д’Аннунцио «Огонь».— Стоял март. Рано утром, прихватив кусок хле¬
ба, я уходила в поля. Я брела наудачу, не выбирая пути. Целью моих
прогулок были статуи. Я переходила от одной статуи к другой, оста¬
навливалась перед каждой, будто и в самом деле пришла к ним в го¬
сти. Некоторые из них казались мне прекрасными, и я пыталась по¬
дражать их позам, жестам. Но дольше всего я стояла возле изуродо¬
ванных, искалеченных статуй, словно в невольном порыве стараясь
утешить их...».
«В ту весну,—продолжает свой рассказ Фоскарина,—майским ве¬
чером через Порта дель Палио мы въехали в Верону. Задыхаясь от
тревожного волнения, я прижимала к сердцу тетрадку, куда своей
рукой переписала роль Джульетты, и повторяла про себя первые сло¬
ва, с которыми она выходит на сцену: «Кто зовет меня? Вот я. Что вам
угодно?»
Элеоноре было четырнадцать лет, столько же, сколько Джульетте,
и мало-помалу ей стало казаться, что ее собственная судьба сливает¬
ся с судьбой этой девочки, память о которой будет жить вечно.
И снова Фоскарина.
«...На каждом перекрестке мне чудилось, что вот-вот из-за угла
покажется кортеж, сопровождающий катафалк, покрытый белыми
розами. Увидев Арки Скалигеров28 за железной вязыо кованой ре¬
шетки, я закричала матери:
— Вот гробница Джульетты! — и зарыдала.
Меня охватило отчаянное желание полюбить и умереть...».
И в ту весну, в майское воскресенье, под высоким небом средневе¬
ковой Вероны, в древнеримском амфитеатре огромной Арены29 по
волшебству Шекспира «перед толпой горожан, покоренных легендой
о любви и смерти», Джульетта воскресла.
В то утро Элеонора долго ходила по городу. На пьяцца делле
Эрбе на свои маленькие сбережения она купила букет белых роз.
Эти розы, символ чистой любви Ромео и Джульетты, помогли ей най¬
ти конкретное выражение тех чувств, которые вызывала в ней тра¬
гедия.
Был воскресный день. К четырем часам ступени амфитеатра Аре¬
ны заполнились толпой — мужчины в рубашках с жилетами, наряд¬
ные женщины в разноцветных косынках. Место стоило четыре соль-
ди...
Дальше рассказывает Луиджи Рази.
«Вот Джульетта. Она с цветами, которые свяжут воедино ее пер¬
вую и последнюю встречу с возлюбленным. С этими цветами на длин¬