Читаем «Дар особенный» полностью

В то же время когда в 1860 году И.С. Тургенев утверждал, что в распоряжении русского читателя нет хорошего перевода «Дон Кихота»[9], он был одновременно и прав, и не прав. Между тем приходится сожалеть, что эту миссию не взяли на себя сам Тургенев, неоднократно намеревавшийся приняться за перевод «Дон Кихота»[10], Островский, прекрасно воссоздавший на русской почве интермедии Сервантеса[11]и мечтавший перевести некоторые главы из «Дон Кихота»[12], или Достоевский, перу которого принадлежит «Сцена из “Дон Кихота”», блестяще воспроизводящая писательскую манеру Сервантеса[13].

В истории великого русского романа XIX века было не так много примеров, когда русский писатель обращался к воссозданию на русской почве признанного шедевра мировой литературы. Один из показательных примеров этого рода – перевод Достоевским романа Бальзака «Евгения Гранде», первый значительный литературный опыт писателя. Дело было не только в том, что перевод оказался для него школой писательского мастерства, а для отечественной переводной литературы – крупным событием, но и в том, что уже в этой ранней работе вполне узнаваем писательский почерк будущего гения мировой литературы. В.С. Нечаева справедливо писала, что Достоевский «чрезвычайно чутко подхватил заложенные Бальзаком в романе элементы драмы. Игра контрастом характеров, света и тени, указания на скрытый драматизм, обилие диалогов – все это он воспринял, по-своему развил и усилил при переводе. Он еще чаще и более отчетливо, чем Бальзак, старается выявить читателю драму, заложенную в романе»[14].

В главе «В чем же, наконец, существо русской поэзии и в чем ее особенность», включенной в книгу «Выбранные места из переписки с друзьями», Гоголь с проникновением говорит о «гении восприимчивости», которым, с его точки зрения, так силен русский народ и который нашел блестящее воплощении в творчестве Жуковского, умевшего «оправить в лучшую оправу все, что не оценено, не возделано и пренебрежено другими народами»: «Переводя, он оставил переводами початки всему оригинальному, внес новые формы и размеры, которые стали потом употреблять другие поэты»[15]. Далее, в той же главе, Гоголь добавит, что русская поэзия пробовала все аккорды и добывала всемирный язык затем, «чтобы приготовить всех к служенью более значительному»[16]. Другими словами, для той всемирной миссии, которая была русской литературе предначертана, она должна была сначала, благодаря переводам, «добыть» всемирный язык.

В 1887 году известный испанский писатель Хуан Валера, огорченный незаслуженным, с его точки зрения, пренебрежением к современной испанской литературе во Франции и, наоборот, фантастическим успехом русского романа, попытался в открытом письме Эмилии Пардо Басан, автору книги «Революция и роман в России», объяснить причины популярности во Франции, а благодаря ей в целом на Западе, русского романа. Пытаясь найти целый комплекс внелитературных причин, писатель видит их в величии и могуществе Российской империи, в дипломатическом «заигрывании» Франции с Россией на случай немецкой опасности, в благодарности французов русским за любовь в России ко всему французскому и, наконец, в радостном узнавании французами своей культуры в русских книгах[17]. Доля истины в этом, конечно, была, тем более что Валера знал, о чем писал: в 1856–1857 годах он побывал в России в составе дипломатической миссии и свел знакомство с русскими литераторами, в частности В.П. Боткиным и С.А. Соболевским. Любопытно, что, не зная русского языка и познакомившись с произведениями Гоголя и Тургенева по переводам, он тем не менее уже тогда предсказывал великое будущее русской литературе[18].

Однако нас в приведенном выше пассаже интересует то обстоятельство, что русская литература, став в 1880-е годы законодательницей моды, возвращала Западу сторицей то, что она усваивала – главным образом благодаря переводам – на протяжении полутора веков начиная с петровских реформ.

«Переводческий» проект был одним из главных реформаторских проектов Петра I. При этом по сравнению со своими западными коллегами русские переводчики были вынуждены выполнять двойную задачу – следить за новинками литературы и одновременно вводить в читательский оборот весь многовековой культурный багаж западноевропейской цивилизации, от античных авторов до авторов эпохи барокко, давно переведенных на все основные европейские языки. К концу XVIII столетия в распоряжении русских читателей уже был основной пантеон как античных авторов, так и классиков западноевропейского классицизма и Просвещения[19].

Во второй половине XVIII столетия перевод стал рассматриваться как вид творчества, заслуживающий такого же уважения, как создание оригинальных художественных произведений, а переводчик мог подчас ставить перед собой цель превзойти оригинал по художественным достоинствам.