Читаем Аркадия полностью

Светлый, дивится теперь вратам незнакомым Олимпа,Ныне у ног своих зрит облака и созвездия Дафнис.Вот почему и леса ликованьем веселым, и селаПолны, и мы, пастухи, и Пан, и девы дриады.Волк скотине засад, никакие тенета оленямЗла не помыслят чинить – спокойствие Дафнису любо.Сами ликуя, теперь голоса возносят к светиламГоры, овраги, леса, поют восхваления скалы,Даже кустарник гласит: он – бессмертный, Меналк, он бессмертный!Будь благосклонен и добр к своим: алтаря вот четыре,Дафнис, – два для тебя, а два престола для Феба.С пенным парным молоком две чаши тебе ежегодноСтавить я буду и два с наилучшим елеем кратера.Прежде всего оживлять пиры наши Вакхом обильнымБуду, зимой у огня, а летом под тенью древесной,Буду я лить молодое вино, Ареусии нектар.(…) Вепрь доколь не разлюбит высот, а рыба – потоков,Пчел доколе тимьян, роса же цикаду питает,Имя, о Дафнис, твое, и честь, и слава пребудут!Так же будут тебя ежегодно, как Вакха с Церерой,Все земледельцы молить – ты сам их к моленьям побудишь![18]

Неутоленная, мучительная первая и единственная любовь, кончающаяся безвременной смертью, – не самый ли печальный земной удел? – становится преддверием блаженства, величия, божественной славы. Уже одно это, помимо пресловутых пророчеств Четвертой эклоги, должно было вызвать интуитивную симпатию к Вергилию у христиан[19]. С другой стороны, образ Дафниса в его апофеозе возвещает отнюдь не о бренности всего земного, не о том, что нужно презреть ради небесного царства, ради единения человечества с Богом – непреходящей и абсолютной ценности христианской религии. Светом обретенного им бессмертия Дафнис озаряет и благословляет не грядущий «оный век», а здешний мир и его жизнь, с ее непрерывной чередой рождений и смертей, радости и боли. Впрочем, подобным образом и народное, деревенское христианство почитает святых: как покровителей овец или пчел, как тех, кто своей молитвой подает в подобающее время посевам солнечное тепло или дождь, прогоняет от них вредителей.

Удивительно, но подобного почитания удостоился и сам Вергилий. Могильный склеп поэта в Пьедигротте, зеленом уголке Неаполя, под обрывистым склоном холма, рядом с устьем рукотворной пещеры[20], в течение всей христианской истории города посещался (и посещается поныне) как святое место, и за многие века церковь, кажется, ни разу не прилагала усилий к тому, чтобы уничтожить этот культ, никак не соприкасающийся с официальным католичеством. К праху поэта идут с мольбами и обетами большею частью те, кто слишком просты, чтобы оценить его как художника слова. Многие из них оставляют в старинной медной чаше записки, где обращаются к Вергилию как к близкому другу. Вот несколько записок, виденных автором этих строк весной 2011 года:

Вирджи, во-первых, ты молодец – за все, что ты сделал… Но кто, какой (непечатное слово. – П. Е.) заставил тебя прославлять этого (непечатное слово. – П. Е.) Августа на этом свете? Ты же велик, ты понимаешь людей и смерть. Но сейчас, может быть, еще больше, чем ты, меня волнует та, что сейчас со мной. Да, дорогой друг, это ты присматриваешь за Неаполем из своей прекрасной гробницы. Ты меня понимаешь. Партенопея[21] любит тебя. Спасибо тебе за всё.

Пепе

Похожие книги

Книги не найдены