Читаем Зима в раю полностью

– Не болтать! – скомандовал он, погрозив стволом нагана, словно огромным указательным пальцем. – Или кому-то еще охота маслину словить?

Люди так и шарахнулись в стороны.

– Ну, смотрите! – протянул синеглазый, скалясь в улыбке. – Никаких разговоров! Отправили груз в Москву – ну и отправили. Впервой, что ли?

– Что там у тебя, товарищ Верин? – подошел человек с бородкой, обливающей челюсти, в пенсне и таком же кожане, как у синеглазого. Вообще они были очень похожи: высокие, статные, с бездумно-жестокими, заострившимися от усталости и революционной ярости лицами, только второй выглядел лет на пять старше.

– Все хорошо, товарищ Юрский! – козырнул Верин и сверкнул бесовскими своими глазами. – Имели место быть разговорчики в строю, но я их пресек.

– Так и продолжай, – кивнул Юрский и, многозначительно хлопнув по кобуре, быстро пошел к зданию вокзала, где ждали машины: дело сделано, можно уезжать.

Впрочем, он знал, что отдохнуть не удастся: спустя два дня предстояло отправить второй такой же эшелон, а груз еще нужно упаковать. Сотрудники Народного банка, мобилизованные для этой цели, не расходились по домам уже несколько суток…

Всеволод Юрский прибыл в Энск три дня назад в составе правительственной комиссии из трех человек. Возглавлял ее комиссар бывшей царской экспедиции заготовления государственных бумаг Минкин. Комиссии следовало отправить в Москву золото в счет оплаты контрибуции Германии согласно Брест-Литовскому мирному договору. Конечно, то фактически была контрибуция за национализированную германскую собственность и авуары, и хотя большевики отказались платить долги царского правительства, от этого долга они отказаться не могли.

Разумеется, операция проводилась под строжайшим секретом. И сотрудники Энского отделения Народного банка, и местные чекисты и милиционеры были убеждены, что спасают царское золото, вывезенное год назад в Энск, от белочехов, которые рвались к городу из-под Самары и Казани. И потому золото якобы уходило в Москву, как указывалось в накладных.

Впрочем, Москва-Товарная и была первым пунктом остановки эшелонов. Здесь золото пересчитали, переложили золотые слитки из деревянных ящиков в специальные банковские, металлические, по пятьдесят килограммов в каждом, и 10 сентября первый эшелон, везущий 42 860 килограммов золота, двинулся по Брянской железной дороге через Оршу в Берлин.

15 сентября в «Известиях» промелькнуло коротенькое сообщение: «Первая партия золота, подлежащего выплате Германии согласно русско-германскому добавочному соглашению, прибыла в Оршу и принята уполномоченными германского императорского банка». Поместили сообщение, набранное петитом, на последней полосе, на него трудно было обратить внимание… Однако имеющие глаза да увидят!

«Париж, отель «Le bôton de maréchal»

Ну вот, Сашка, ну вот и все…

Да понимаю я, что тебе ни мое письмо, ни я сам даром не нужны, мы с тобой давно чужие – ты развелась бы со мной, когда б явилась к тому малейшая возможность, а если до сих пор не сделала этого, то лишь потому, что все вокруг и без нашего участия развелось, вся Россия с нами развелась. А теперь тем паче ни в каких разводах нужды нет – я здесь, ты там, и он там, где-то близко к тебе, уж всяко ближе, чем я… Вот интересно, заполучила ты его наконец или так и не удалось?

Полно, разве это мне интересно? Другое, совсем другое интересно: жива ли ты? Жива ли Оленька? А Шурка? А твои отец и тетушка?

Я надеюсь, что вы все живы и здоровы – если это возможно теперь в стране, которая раньше звалась Россией, а теперь стала Совдепией, Рэсэфэсээрией. Мы все думали, что большевики скоро упьются кровью, перебесятся, как когда-то французы в свою революцию, однако теперь ясно, что надежды были иллюзорны. И все же мне ничего не остается, как слепо верить: вы живы, здоровы и, может быть, иногда даже вспоминаете меня. А если и нет, все равно мне некому больше писать это последнее в моей жизни письмо.

Сашка, ты нынче станешь вдовой. Минуло десять лет нашей презабавной супружеской жизни, состоявшей из сплошных разлук. Теперешняя затянулась до того, что сейчас плавно перетечет в разлуку вечную. Да, ты станешь вдовой. А Оленька, стало быть, наполовину осиротеет. Что касается меня, то я намерен присоединиться к своим родителям, которые давно уже, как принято выражаться, поджидают меня на небесах. Вот сейчас я хорошенько пошарю в своих дырявых карманах… где-то там, среди табачных крошек, двух или трех сантимов, которые у меня остались после того, как я снял на час этот номер в отеле почти на самой авеню Опера€ (эта чертова Опера€ сейчас из окошка видна, во как!), – и достану на свет божий маленькую толстенькую пульку с острым носиком. Она тоже последняя. Припрятана на черный день.

И вот он настал.