Читаем Чужая дочь полностью

Могла бы и не объяснять. К ногам Говорова непрестанно липла малышня. Все дети, коротко остриженные, исхудавшие, кое-как одетые, казались ему на одно лицо, и голоса их звенели одинаковой надеждой, и твердили они одно и то же:

– Дяденька, ты мой папа? Нет, мой! Мой! Папа, забери меня! Папочка…

Говоров с трудом переводил дыхание. Всякого повидал он на войне, но сейчас почему-то казалось, что не было в жизни ничего тяжелее, чем отводить глаза от этих детских глаз, в которых то вспыхивала, то гасла надежда, и слышать терпеливый голос заведующей:

– Нет, это не ваш папа. Но вас заберут, обязательно заберут!

В одной из комнат, уставленной двухъярусными железными кроватями, заведующая приостановилась:

– Девочка после контузии. Такая нервная… А главное, она совсем не говорит.

– Совсем не говорит? – ошеломленно переспросил Говоров.

А вокруг звенело снова и снова:

– Дядя военный, забери меня! Ты мой папа? Забери меня!..

– Вот ваша девочка, – сказала заведующая.

На руках у нянечки сидела малышка в белом платке. Платок был такой большой, что закрывал ее чуть ли не всю. Да нет, это не платок был большой, это девчушка была маленькая. Маленькая, с огромными светлыми глазами и родинкой на щечке.

Одетая в несуразное черное платьишко и валенки, она держала тряпичную куклу и равнодушно смотрела на Говорова.

«Почему она не говорит: «Ты мой папа? Забери меня!»? – мелькнула у Михаила мысль. – Ах да… она же не умеет говорить!»

– Лиля… Лилечка… – пробормотал он, осторожно садясь на кровать.

Светлые бровки девочки недоуменно сошлись на переносице. Она была так похожа на Тасю, что у Говорова сдавило горло. Эти светлые, серые, ясные глаза…

– Это твой папа, твой папа приехал! – шепнула нянечка, спуская девочку с рук.

Она смотрела насупившись, потом вдруг протянула Говорову куклу. Тот взял. Девочка подавала ему еще какие-то нелепые самодельные игрушки, которые лежали на кровати. Игрушки валились у Михаила из рук, так ему хотелось обнять дочь. А она, улыбаясь, вдруг полезла к нему на колени, как котенок, цепляясь за шинель.

Заведующая подняла упавшую палку.

– Ой, ручки какие холодные, – прошептал Говоров и, сдернув шинель, укутал в нее девочку.

Зазвенели медали, ордена – немало их собралось на груди Говорова, пока шел он военными дорогами! – и Лиля с любопытством уставилась на них.

Тряпичная кукла была забыта.

И Говоров всей душой пожелал, чтобы она так же быстро забыла и детдом, и все свои невзгоды.

Держа в охапке шинель, в которой шевелилась эта светлоглазая, отчаянно любимая девочка, Говоров пошел к выходу, приговаривая на все четыре стороны:

– Спасибо! Спасибо!

Заведующая спешила следом, хотела что-то сказать.

И Говоров вдруг испугался, что дочку ему не отдадут, ринулся со всех ног, бормоча:

– Спасибо! Спасибо! Мы сейчас домой поедем! Домой!

Заведующая протягивала ему палку, а Говоров и думать о ней забыл.

И все же она донесла и палку, и куклу до машины. Рана есть рана, палка пригодится. И кукла пригодится! Пока новую сошьют… В магазинах-то еще когда-а можно будет кукол купить!

«Виллис» умчался от детдома с такой скоростью, словно вез похищенное сокровище. Водитель Говорова, правда, крикнул вытянувшимся в воротах «часовым»: «Вольно!» – но Говоров как уткнулся лицом в беленький платочек на голове своей дочери, так и не поднимал головы.

Он дышал на ее головенку, прижимал к себе. Все казалось, что Лиле еще холодно.

Ну ничего! Теперь ей всегда будет тепло! Теперь у нее есть отец, который и согреет, и защитит от всех бед и невзгод.

А мама?..

Ну и мама у нее теперь есть!

Только маму зовут не Тася, а Рита.

Маргарита.

Маргарита Говорова сидела перед зеркалом и осторожно снимала папильотки. Ее голова вся была в маленьких аккуратненьких беленьких бантиках, ведь папильотки – это не что иное, как самые обыкновенные узенькие тряпочки.

Ничего не поделаешь, мода требует, чтобы на лбу и на макушке волосы были завиты и уложены валиком, а сзади распущены по плечам. Или вообще закручены в узел и прикрыты сеточкой.

Волосы у Маргариты красивые, светлые, даже немножко золотистые, но гладкие, поэтому ежевечернее и ежеутреннее сидение перед зеркалом стало ее многолетней привычкой. Немножко утомительной, но что же делать, такова женская доля! Чтобы быть красивой, надо страдать, это всем известно.

Одна Маргаритина сослуживица с пеной у рта уверяла, что кудри на скрученных в трубочку бумажках от конфет получаются лучше, крепче и дольше держатся.