Читаем Зелёный шум полностью

— Всё равно, не чужой он тебе, Ефим-то… братец единоутробный как-никак. Вот и скажи ему, ткни в нос — с такими порядками мы же в трубу вылетим…

— Да разве ж я не говорила, — с досадой поясняла Александра. — А он и в ус не дует.

— Где уж ему, — насмешливо говорила Ульяна. — У него, поди, головка болит, у твоего братца ненаглядного. Сидит, наверное, сейчас где-нибудь с приятелями, опохмеляется да яичницей с молодой свининкой закусывает. Не жизнь, а масленица…

— Это так… загуливать стал Ефим, — со вздохом соглашалась Александра и невольно задумывалась.

И почему так происходит? Работают они, свинарки, на совесть, стараются, не жалеют ни сил, ни времени и свиней на ферме вырастили немало; а всё вроде без толку: работу их никто не замечает, не ценит, колхоз по-прежнему считается отстающим и убыточным.

— А коли так, тогда и с нас взятки гладки, — решила Ульяна и стала работать на ферме спустя рукава.

Она частенько опаздывала на дежурство, раздражалась по каждому пустяку, чертыхалась на свиней, замахивалась на них вилами.

— И что ты лютуешь, Ульяна? — останавливала её Александра. — Зачем же на свиньях злость срывать?.. Они-то в чём виноваты?

— А я по ним сохнуть да убиваться не собираюсь. Ни отрады от них, ни прибытка. Если угодно — могу и уйти с фермы. Мы с Василием теперь не пропадём, за артель цепляться не будем, — возьму и уеду к нему, — говорила Ульяна.

Её муж вот уже с год как ушёл из колхоза и работал в городе.

Не по душе пришлось Ульяне и Никиткино шефство над поросятами. Хватит и того, что она целыми днями крутится в свинарнике. А сыну здесь делать нечего, найдётся ему работа и в своём хозяйстве.

Только Александра Шарапова безотказно работала на ферме. Но делала всё как заведённая, ходила сутулясь, была молчалива, редко улыбалась, и Гошка с тревогой смотрел на мать.

Отгуляли метели, отыграли трескучие морозы, и зима повернула на весну. Дни стали длиннее, на солнцепёке вытаивали чёрные завалинки, с крыш зазвенела частая капель, а к вечеру под застрехами намерзали метровые сосульки, похожие на алмазные мечи и клинки.

На ферме начались опоросы свиней. В станках около розовых гороподобных маток захрюкали десятки сосунков-поросят.

— Ну, сынок, быть нашей ферме с богатым приплодом, — радовалась Александра и каждый день сообщала ему о новорождённых.

Гошке даже показалось, что мать в эти дни тоже оттаяла: стала оживлённее, разговорчивее, не давала покоя ни Ульяне, ни Стеше, то и дело посылала их разыскивать по колхозу Кузяева.

— Слушай, братец! Ты кто на ферме? Хозяин или так… сбоку припёка? — в сердцах выговаривала она ему, когда Ефим появлялся на ферме. — Смотри, сколько живности прибавилось! Теперь только бы сберечь да вырастить…

Не было покоя в эти дни и Гошке с Никиткой. Они навещали ферму каждый день и записывали в дневник, сколько какая матка принесла детёнышей.

Однажды, заглянув в свинарник, мальчишки застали своих матерей около клетки породистой свиньи Булки. Присев на корточки, Александра с Ульяной и Стешей что-то внимательно рассматривали.

Ребята подошли ближе, заглянули через плечи матерей и увидели на рогожной подстилке трёх поросят. Они были синие, сморщенные, жалкие и почти не шевелились.

— Что это, мам? — спросил Гошка.

— Только что Булка опоросилась, — объяснила мать. — Пятнадцать штук принесла. А эти трое — последненькие. Не принимает их матка… покусала даже…

Гошка с Никиткой склонились над новорождёнными.

— Ну чего вы глазеете? Чего? Не вашего ума здесь дело! — прикрикнула на них Ульяна. — Шли бы по домам…

Подошёл Ефим Кузяев, густоусый, плотный мужчина в брезентовом плаще поверх полушубка, в шапке-ушанке. Носком сапога небрежно пошевелил поросят:

— Дохляки… Не жильцы на белом свете… Этих можно выбраковывать. Да небось ещё будут.

— А если обогреть да с соски попоить? — заметила Александра. — Вдруг и отойдут.

— Куда там!.. Одна морока с этими лядащими. Вы тут со здоровым-то приплодом еле управляетесь. Спишем по акту — и вся недолга.

— И что ты, Ефим, делаешь? — не выдержала Александра. — Зачем же добро губить?

Кузяев нахмурился и, покосившись на мальчишек, отвёл Александру в сторону.

— Ты, сестрица, не ерунди, — вполголоса обратился он к Александре. — Кормов на весь приплод нам всё равно не хватит. Уж лучше слабосильных да хилых сейчас списать, чтобы потом перед районом за каждого поросёнка в ответе не быть. Подохли, мол, при рождении — и никто нас ни в чём обвинить не посмеет. Так председатель колхоза распорядился, Калугин…

Поражённая, Александра отступила назад:

— Быть этого не может!

— Неправильно!.. Нельзя так делать! — вспыхнув, подхватила Стеша Можаева, смуглая девушка в кирзовых сапогах и ватнике.

— Начальству, ему виднее, что делать, — вздохнув, сказал Кузяев. — А мы люди маленькие: приказано — исполняй. И ты, сестрица, особенно-то не усердствуй. Дохляков спишут, вам же, свинаркам, легче будет.

— Ни совести у нашего начальства, ни радения. — Александра горестно всплеснула руками. — И куда ж это несёт нас?.. Люди обычно урожаям радуются, приплодам, а мы ж себя под корень рубим.