Читаем Щит героя полностью

- В Москву, - кругло обкатывая "о", рассказывала Анна Егоровна Преснякова, - я пришла из деревни. Все молодые девчонки тянулись в город. И неудивительно: Аксеново наше без электричества еще существовало, без клуба, и нам казалось - город все равно что рай!

Рассказ Пресняковой я записал почти дословно. И занял он две тетради. Но живая запись всего лишь материал, из которого надо еще строить.

Было поздно, когда я решил сложить карты и закончить работу. И тут на глаза мне попался потертый, местами даже почерневший лист полетной пятикилометровки, лист Сталинграда.

Полустершимся простым карандашом были на листе этом отмечены артиллерийские позиции, жирно охвачены красным взятые в окружение части, крестами перечеркнуты полевые аэродромы. Это была старая карта моего друга и командира. Теперь Пепе - так звала его вся наша воздушная армия - уже нет в живых. А карта вот жива...

Ко мне эта пятикилометровка попала уже после войны. Петя подарил.

- На, держи на память, - и написал на верхнем обрезе листа: "Человек должен стремиться вдаль". - Когда-нибудь в музей сдашь. Еще и заработаешь. Говорят, за ценные экспонаты большие премии дают.

Теперь я смотрю на потраченный временем сталинградский лист и вижу не карту - Пепе. Он был светлоголовым, летом волосы его выгорали чуть не до седины. Он был плотным, каким-то очень прочным человеком. И летал он как птица, и в полку никого больше так не любили, как Пепе. Хотя характер был у него далеко не сахар - взрывной, вспыльчивый, самолюбивый. Ему многое прощали за смелость, а еще больше за честность. Пепе был из тех, кто умрет, но не обманет, на куски даст себя разорвать, но не предаст.

Мне ведь совсем не о том надо думать, очерк-то предстоит не о Пепе писать, а об Анне Егоровне Пресняковой, но выпал из пачки старых карт сталинградский лист и повел меня совсем в другую сторону.

Неохотно складываю карты. Ложусь и долго не могу уснуть.

Видится Пепе. Он взлетает по тревоге, не успев надеть шлемофон, и его мягкие светлые волосы треплются, будто пламя на ветру. Он энергично разворачивается над самой землей и, прижимаясь к верхушкам густого соснового леса, берет курс на переправу. Иду следом за ним. Летать ведомым у Пепе трудно. Он маневрирует резко и неожиданно, моргнешь - оторвешься, а попробуй потом что-нибудь сказать, пожаловаться - усмехнется, сощурит свои синие глаза и выдохнет:

- Трудная у тебя жизнь, но ведомый - щит героя! Терпи!

Кто летал на войне, знает: ведомому могли простить упущенного немца, бывает - не достать! Но потерю командира в бою не прощали. Потому и придумал кто-то: ведомый - щит героя...

Утром решаю поехать в Парк Горького. Хочу походить по тихой набережной, не спеша рассказать себе, о чем буду писать. Это давняя привычка - прежде чем садиться к столу, "прослушивать" себя...

Набережная оказывается действительно пустынной. Прохладно. С Москвы-реки тянет низовой легкий ветерок.

Вызываю в памяти голос Анны Егоровны:

- Профессия у меня, конечно, не женская. Хорошо оно, плохо ли, не могу сказать. Трудно? Да, трудно. Устаю? Устаю. И это, считайте, плохо. А что хорошо? При мне ни один мужик на стройплощадке не заругается. Думаете, боятся? Как бы не так! Наши мужики ни бога, ни черта не боятся. Уважают. И это хорошо. А если кто говорит, что ему на чужое мнение наплевать, что на свой портрет в газете смотреть неинтересно, врет! Или глуп. Человеку почет нужен. И еще скажу: пока строишь, и с управлением, и с рабочими, и с заказчиками то и дело в конфликты входишь. А через год или два пройдешь по новому кварталу и как последняя дура "своим" домам улыбаешься...

Вот так она говорила - спокойно, уверенно, а я смотрел на Анну Егоровну и думал: "На таких женщин обращают внимание на улице, оборачиваются вслед, хотя красивой ее не назовешь. Значительная она. Крупная. Моложавая. Голову несет высоко".

Анну Егоровну не первый год интервьюируют, она привыкла к славе и любит свою известность и почет, которыми давно окружена.

- Самое лучшее в нашей работе то, что в конце концов получается. Пришла на голое место, на свалку или болото, а уходишь, оставляя дом, квартал, бывает, целый город. Меня лично такая жизнь волнует, и привыкнуть к этому волнению я не могу.

Чтобы не спугнуть Анну Егоровну - никто не любит шмыгающих по бумаге карандашей, - я ничего не записываю, только повторяю про себя: "Значительность результата, значительность результата, значительность результата..."

- И ответственность у нас как нигде. С любой точки поглядеть - кругом ответственность! Вот пример: Эйфелева башня с 1889 года стоит. А паспорт у нее был только на двадцать лет оформлен, до 1909 года, выходит. А она стоит...

Помедлив, прищурившись, не глядя мне в глаза:

- Лично вас обижать не хочу, но скажу: написал человек что-то не так, вам укажут, подправят и никаких следов, а вот Останкинскую телевышку не очень-то отредактируешь...

Последний пример Анны Егоровны задевает меня, но я не возражаю. Молчу, потому что высоко уважаю наивную веру людей в абсолютную исключительность того дела, которому они служат.