Читаем Запрети любить полностью

— Едем, — вдруг сказал отец, будто приходя в себя. — Едем туда. Я должен убедиться… Сам… Увидеть… Антон, готовь машину.

— Я с тобой, — все тем же чужим голосом сказал Игнат.

— Нет. Останешься дома, — отрезал отец, поднимаясь с помощью Антона.

— Сказал, что с тобой, значит, с тобой. — Игнат не злился, не плакал, он как действовал словно робот, программу которого никому не по силам было сбить. Отец, кажется, смирился и махнул рукой. Он первым направился к выходу.

— Может быть, врача, Константин Михайлович? — нахмурился Антон.

— К дьяволу его. Едем. Я должен видеть. Сам все видеть.

Все, что происходило дальше, Игнат ощущал и помнил смутно. Это словно происходило не с ним, а с кем-то другим. Он не знал, куда и сколько времени они ехали. Перед его глазами стояла Ярослава — она улыбалась ему, как обычно, и в какой-то момент Игнат, потеряв связь с реальностью, протянул к ней руку, чтобы дотронуться до волос. И только когда его пальцы ощутили воздух, Игнат понял, что это только плод его фантазии.

Он сразу понял, что они почти на месте, когда издалека увидел, как тьму разрывают мигалки «скорых», пожарных и полицейских машин. А едва только вышел, почувствовал удушающий запах гари. В заснеженном кювете чернело что-то странное, изуродованное — лишь присмотревшись, Игнат понял, что это. То, что осталось от двух машин, слетевших с дороги. Он смотрел на обгоревшие кузова и не слышал ничего, кроме счастливого смеха Ярославы в своей голове.

Пошел мелкий снег, сверкающий в ярком свете фар и проблесковых маячков. Он падал на дорогу, на обезображенные машины, на плечи людей, и застывший, словно статуя, Игнат вдруг вспомнил тот день, когда признался Яре в любви. Тогда пошел первый снег, и им обоим казалось это прекрасным. Он поднял голову кверху — снег падал прямо на его лицо, путался в ресницах, таял на губах.

Губах, которые никогда больше не коснутся нежных губ Ярославы.

Сегодня он потерял любимую. И отец — тоже. Пустота — вот что его ждет. Холод, одиночество и пустота. Без нее. Один. Наполовину живой.

Оцепенение спало так же внезапно, как появилось. Анестезия закончилась, чувства вернулись — нахлынули на Игната с такой силой, что он вдруг закричал от боли, разрывающей на части. И бросился к машине, все еще не веря, что его Яси нет. Наверняка она жива, просто ее не нашли под грудой этого проклятого металла. Ее надо найти, обязательно надо! Шанс еще есть! Она не могла умереть! Она же такая молодая! Ей еще жить да жить! Наверное, врачи что-то напутали, и малышка жива. Просто они решили, что она умерла, но она жива, жива!

Игната держали охранники отца, не давая приблизиться к покореженным машинам. Он вырывался как зверь и кричал как зверь. Дикий и раненый. Но они были сильнее, и как бы Игнат не бился, вырваться не удавалось.

— Покажите ее мне! — от крика саднило горло, от напряжения рвало мышцы в плечах. — Покажите ее мне! Дайте на нее взглянуть! Дайте!

Игнат так же неожиданно затих, задрожал, его глаза наполнились слезами, как в детстве. Что она испытывала, его девочка? Ей было страшно? Больно?

Слезы потекли по пылающему лицу, но ему было все равно. Игнат Елецкий больше не был тем самым гордым самоуверенным парнем, уверенным, что весь этот мир — его. Он был сломленным горем человеком, потерявшим опору в жизни. Снова был ребенком, не знающим, что делать. И плакал, плакал, плакал.

Охрана отпустила его, и к Игнату шагнул отец, постаревший в одночасье на много лет. Он положил руки на горящее огнем лицо сына и большими пальцами вытер слезы — как в детстве.

— Папа, — тихо позвал его Игнат, — им было больно?

Отец замотал головой.

— Нет, они… Быстро ушли.

Наверное, врал.

— Что теперь делать, папа? — прошептал Игнат.

Вместо ответа отец обнял его. И они разделили пустоту поровну.