Читаем Заповедник полностью

Ненавижу игрунцов. Я закрыл глаза, и в темноте памяти затлел огонек. Мне было девятнадцать, Мари — шестнадцать, когда игруны, ничего не объясняя, разделили город стеной. Превратили в две резервации, мужскую и женскую. Мари… маленькая, черноглазая, черноволосая, живая, ласковая. Мы росли вместе и всегда были близки, как брат и сестра. Долгими жаркими вечерами мы сидели бок о бок на крыше, взявшись за руки, и смотрели на растущие вдоль горизонта муравейники терриконов. Мари часто плакала тихонько, спрятав горячее лицо на моей груди, словно предчувствовала беду. Я злился и требовал «прекратить нытье» — теперь презираю себя за это. Где ты сейчас, маленькая Мари? Думаешь ли обо мне? На нашей стороне ничего неизвестно о том, как живут в женской половине мира. Вот что странно, когда игруны собрали весь слабый пол и увели за силовой барьер, мало кто из нас возмущался и протестовал. Им виднее, говорили одни. Значит, так надо, добавляли другие. А что можно сделать — спрашивали третьи?

— Криминалист действует по науке, — сообщил Ван Персек, — ищет зацепки, улики, определяет круг подозреваемых, изучает место преступления, допрашивает свидетелей. У нас с тобой, Тинк, ничего нет, кроме записки. Поможет логика.

Ду-дум, ду-дум, ду-дум, ду-дум.

Я вздохнул и натянул на глаза кепку. Рюкзак с машиной внутри раскачивался под затылком. Куски пирита втыкались в лопатки — как ты не ложись на гору этого сверкающего мусора, все равно неудобно. Зачем игрунцам столько пирита? Может быть, узнаем в конце пути. Мой спутник все лопотал что-то; его слова, как надоедливые пчелы влетали в мое левое ухо и, не оставив следа, вылетали из правого:

— Тот парень, чужак… я думаю, он что-то хотел найти, но только зря погиб. Полагаю, это как-то связано с пиритовым бизнесом игрунцов.

Не все ли равно, подумал я сонно. Но если мы докажем, что его смерть — дело рук этих скользких уродцев, люди задумаются, вот это важно… я соскользнул в дрему. В беспокойном сне я увидел Мари. Она шла по свалке — далеко-далеко, игрушечная черная фигурка на фоне горящего неба. Я долго бежал следом и звал, срывая голос, но Мари все удалялась, пока не растаяла в душном тумане.

Мы проснулись на закате и всю ночь бодрствовали в абсолютном мраке, слушая стук колес. Ветер доносил запах гари. Перед рассветом откуда-то долетели голоса. Кто-то кричал, захлебываясь от ужаса — далеко, едва слышно за грохотом поезда. Ван Персек сидел рядом, и по его напряженной спине было видно, что он тоже прислушивается к ночным звукам. Вскоре крики оборвались. Когда небо на востоке налилось горячим светом, поезд начал замедлять ход. Мы соскочили с подножки вагона, метнулись в придорожные холмы. Игрунцы не проявляли себя, и мы решили идти вдоль путей. Над холмами висела дымка. В безмолвии утра только чавкали шаги.

Что-то привлекло мое внимание. Я наклонился и поднял камень.

— Смотри, рыжий. Это же пирит!

— Ну?

— Да его тут навалом!

Ван Персек присвистнул. Я от удивления остановился на месте. Протянувшиеся до горизонта пологие дюны представляли собой не что иное, как огромную свалку пирита — потускневшего, покрытого окисью. Сколько же он тут лежит? Над горизонтом повисло кровавое блюдечко солнца — и на боках дюн загорелись колючие искры.

— Зачем мы с таким трудом добываем серный колчедан? — ошарашенно пробормотал Ван Персек, — на что игрунцам эти отвалы?

— Слушай, ты взял пожрать что-нибудь?

Он достал большую жестянку, доверху набитую сладким тестом, которое на площади наваливают в общий лоток игрунцы. Запасливый, подумал я — почему-то с раздражением. Мы поели, глядя на малиновый восход. В желтых комках теста попадались круглые полосатые жуки. Они хрустели на зубах.

Через час пути местность изменилась. Горы пирита стали выше и моложе — глыбы породы переливались в солнечных лучах, как настоящее золото. Красиво, сказал Ван Персек и я согласился. Пустой состав прогрохотал мимо нас в обратном направлении. Мы шли тайком — игруны никогда прямо не запрещали путешествовать на поезде в пиритовый рай (а больше в нашей пустыне ехать было некуда), но мы отдавали отчет, что с нами сделают, если поймают здесь. Мы дотопали до конца железной дороги. Здесь, на кругу, поезд сбрасывал груз, разворачивался и уходил назад.

Ван Персек бесстрашно вскарабкался на вершину самого высокого холма и долго всматривался вдаль. Он спустился оттуда очень возбужденным, и потащил меня на восток. Вскоре мы добрались до одинокого холма. На вершине кто-то воткнул большой деревянный крест.

— Это оно, — задыхаясь, воскликнул мой спутник, — упокоение на кладбище дураков! Понимаешь? Серный колчедан, пирит — называют золотом дураков. Упокоение — вот эта могила! Мы нашли его!

Возбуждение передалось и мне. Мы принялись руками раскапывать слежавшуюся породу. Я опасался увидеть обломки дерева и кости — слышал, когда-то людей хоронили не кремируя, в ящиках, но все, что мы нашли — черный пластиковый куб размером с кулак. Он легко раскололся пополам и под ноги спланировал клочок бумаги.