Читаем За тех, кого греет костер полностью

Сначала я принял его слова за шутку: травяные пожары не бог весть какое редкое дело на берегах озера. Бывает, вспыхивают они от небрежного обращения людей с огнем, бывает, выжигают тростник сознательно. Но нет такой весны или осени, чтобы часть плавней Ханки не становилась жертвой огня.

Как бы угадывая мои мысли, Пикунов промолвил:

—    Тебе никогда не приходило в голову, что однажды наступит день, когда гореть будет уже нечему. И тебе

здесь нечего будет делать — не останется уток, ондатр, енотов... Ханки не будет...

Он помолчал, потом добавил:

—    В общем, приехали мы сюда посмотреть место для заповедника. Тогда уж не зажгут плавни, а зажгут — надолго запомнят! —и голос его прозвучал угрюмо и недобро.

Слушая его, я испытывал сложные и противоречивые чувства. Да, плавни Ханки бездумно уничтожались во все угрожающих размерах, и в то же время охотничье сердце протестовало против заповедного режима.

—    Так есть же здесь заказник, — попробовал я защитить от посягательства охотничью вольницу.

—    Он для тебя и меня, — странно и тихо ответил Пикунов.

Утром я раскалил на примусе отломанный конец пружины стартера, изогнул ее и поставил на место. Пикунов внимательно наблюдал за мной и был очень удивлен столь простым решением проблемы.

— Поехали с нами, — дружески предложил он. — Какого черта ты живешь бирюком?! Втроем-то веселей будет!..

Так возник триумвират на долгие годы. Прошло уже много времени с тех пор, но никогда не изгладится из моей памяти это путешествие. Ханка качала нас в своей колыбели ласково и добро, баюкала шелестом тростников. Нас грело мягкое солнце, а с бездонной синевы осеннего неба неслись к нам прощальные крики птиц, покидающих родную землю. Начинался осенний пролет дичи, и мы находились в центре ее торной дороги. Видимо, пролегла она здесь не случайно. Ханка удивительное озеро. Только западный берег его твердый, и люди живут там. у самой кромки воды. На южном же и восточном, уже за много километров от чистой воды, начинаются болота, заросшие буйными травами, с зыбким плывуном под ногами. В этих зеленых джунглях бесчисленное множество озер, служащих для водоплавающих надежным приютом. Человеку не под силу до них добраться, потому и останавливается здесь на отдых так много дикой птицы в весенние и осенние пролеты.

Каждый наш новый день начинался с крика Володи:

— Эй, барсуки! Не пора ли вытряхиваться и зарабатывать хлеб!

Я ворочался в спальном мешке и думал, что если последнее и необходимо, то только для моих новых приятелей. Я при сем, как отпускник, лишь присутствовал. Так было на первых порах. Потом как-то незаметно они и меня втянули в свою работу.

Карты берегов Ханки, которые были у охотоведов, не всегда соответствовали действительности либо просто оставались немы, так как картографов не интересовала характеристика озер, заливов и проток с точки зрения кормовой базы для водоплавающих. А именно это составляло одну из задач Пикунова и Абрамова. Почти сразу я увидел и понял, что работа их сложная, требует специальных знаний, умения критически мыслить да вдобавок сопряжена с тяжелым физическим трудом.

Как-то само собой получилось, что Абрамов взял на себя обязанности завхоза и ученого секретаря. Мы с Дмитрием Пикуновым с утра отправлялись в разведку, а он оставался заниматься по хозяйству: варил обед, препарировал птиц, корректировал карты, вел записи. Этот скромный, немногословный человек с каждым днем нравился мне все больше. Я с удивлением наблюдал, как почти все встречавшиеся нам местные рыбаки и охотники с уважением раскланивались с ним. Оказалось, что он уже успел избороздить Ханку вдоль и поперек и знал озеро лучше, чем кто-либо из местных жителей. Володе случалось попадать в такие передряги, что стоило лишь позавидовать его счастливой звезде. Как-то, сталкивая бот с мели, он не успел забраться обратно, и дощатик преспокойно ушел от него, поплевывая дымком мотора, оставив незадачливого охотоведа на произвол судьбы километрах в десяти от твердого берега. В другой раз Абрамов сутки провел в крохотном багажнике дюралевой лодки, спасаясь от непогоды. Трудно представить, как он там поместился. Его вытащили оттуда рыбаки, заметив пустую, но странно дергающуюся лодку. Чтобы не замерзнуть, он ухитрялся делать согревающие упражнения.

Дня через четыре после начала нашего путешествия, мы перегрузили на лодку Абрамова все мое снаряжение, в том числе и двести килограммов бензина, а Пикунов окончательно перебрался ночевать ко мне.

В поисках затерявшихся в тростниках озер мы таскали мою лодку по бесчисленным зыбунам, и это было чертовски неприятное и трудное занятие. Усердие Пикунова могло вымотать кого угодно. Мокрый от пота, он шагал и шагал впереди лодки, протаптывая для нее дорожку, с какой-то одержимостью. Глядя в его упрямо согнутую спину, я иногда сожалел, что ввязался в эту канитель. Бывало, мы углублялись в плавни на километр и находили там прекрасные заводи — пристанища непуганой птицы, но часто случалось и так, что волок упирался в небольшие лужи.