Читаем Всего один день. Лишь одна ночь полностью

Я по барам не хожу. Обычно вместо этого я возвращаюсь в наш с Мелани номер в отеле и смотрю телик. Почти всегда можно найти какой-нибудь американский фильм из тех, что мы смотрели вместе по выходным дома, купив заранее побольше попкорна.

– Я тут зажарюсь, – стонет Мелани. – Все еще как в полдень.

Я смотрю на небо. Палит солнце, летят облака. Мне нравится, что они несутся быстро и ничто не преграждает им путь. По небу видно, что Англия находится на острове.

– Зато хоть не ливень, как в день нашего приезда.

– У тебя нет резинки? – спрашивает Мелани. – Да наверняка нет. Не сомневаюсь, ты теперь в восторге от своей прически.

Моя рука невольно тянется к шее – я до сих пор не привыкну к тому, что она так открыта. Первым городом в программе тура был Лондон, на второй день после обеда нам выделили несколько часов на шопинг (полагаю, это тоже считается культурным мероприятием). И Мелани убедила меня отрезать волосы. Это было частью ее плана по «обновлению» перед колледжем, которым она поделилась со мной в самолете: «Там никто не будет знать, что мы прошли все углубленные курсы. Мы ведь такие красотки, никто и не подумает, что мы с тобой отличницы, к тому же в колледже все ребята будут умные. А мы с тобой – и умные, и классные. Эти понятия перестанут быть взаимоисключающими».

По всей видимости, для Мелани это обновление заключалось в том, чтобы заменить весь свой гардероб на сплошное мини, ради чего она истратила половину выданных ей в поездку денег в «Топшопе», а также сократить свое имя до «Мел» – о чем я все время забываю, сколько бы она ни пинала меня под столом. Мое же обновление, наверное, подразумевало ту стрижку, на которую она меня уговорила.

Увидев свое отражение, я просто офигела. Сколько я себя помню, у меня всегда были длинные черные волосы без челки, а из зеркала в парикмахерской на меня посмотрела девушка, абсолютно на меня непохожая. Шел всего второй день нашего путешествия, а у меня уже сосало под ложечкой от тоски по дому. Я мечтала оказаться у себя в комнате, в знакомых стенах цвета персика, в окружении своей коллекции винтажных будильников. Я вообще никак не понимала, как же я уеду в колледж, если даже эта поездка казалась мне столь непереносимой.

Но я привыкла к новой стрижке и почти перестала скучать по дому, а если и не перестала окончательно, то поездка все равно подходит к концу. Завтра почти все сядут в автобус до аэропорта, и самолет унесет их домой. А мы с Мелани поедем на поезде в Лондон, поживем еще три дня у ее кузины. Она собирается еще раз сходить в тот же салон, где стригли меня, и попросить сделать ей розовую прядку, а еще мы планируем сходить на «Пусть будет так» в Уэст-Энде. А в воскресенье полетим обратно и вскоре разъедемся, чтобы продолжить учебу в колледже – я неподалеку от Бостона, а Мелани в Нью-Йорке.

– Освободите Шекспира!

Я поднимаю глаза. Группа из двенадцати человек ходит вдоль очереди, раздавая неоново-цветастые флаеры. Сразу видно, что они не американцы – ни на ком нет белых теннисок или шортов с кучей карманов. Они все невозможно высокие и худые и как-то иначе выглядят. Такое ощущение, что даже скелеты у них не такие, как у нас.

– Давайте, – Мелани протягивает руку и принимается обмахиваться флаером, как веером.

– Что там написано? – спрашиваю я, а сама смотрю на этих ребят. Здесь, в полном туристов Стратфорде-на-Эйвоне, они выделяются как огненные маки на зеленом поле.

Посмотрев на флаер, Мелани морщится.

– «Партизан Уилл»?

К нам подходит девчонка с прядками цвета фуксии, о которых так мечтает Мелани.

– Это Шекспир для народа.

Я рассматриваю флаер. «Партизан Уилл. Шекспир без границ. Шекспир освобожденный. Шекспир задаром. Шекспир для всех».

– Шекспир задаром? – читает вслух Мелани.

– Ага, – отвечает девчонка с волосами цвета фуксии. У нее британский акцент. – А не ради капиталистической прибыли. Именно об этом мечтал бы сам Шекспир.

– Думаешь, он не хотел бы продавать билеты на свои пьесы и зарабатывать на них? – Я не умничать пытаюсь, но вспоминается фильм «Влюбленный Шекспир», там он постоянно был в долгах.

Девчонка закатывает глаза, я начинаю чувствовать себя как-то глупо и опускаю взгляд. Меня накрывает тень, загораживая от палящего солнца. И тут я слышу смех. Я поднимаю глаза. Я не вижу толком стоящего передо мной человека, потому что солнце, еще очень яркое, несмотря на то, что уже вечер, освещает его сзади. Зато я хорошо его слышу.

– Думаю, она права, – соглашается он. – Возможно, быть голодающим художником не так-то уж и романтично, если ты действительно голоден.

Я несколько раз моргаю. Когда глаза привыкают к свету, я понимаю, что парень высокий, может, сантиметров на тридцать выше меня, и худой. Волосы всех оттенков светлого, а карие глаза настолько темные, что кажутся почти черными. Мне приходится задрать голову, чтобы посмотреть ему в лицо, он же наклоняется ко мне.

– Но Шекспир ведь мертв, он в могиле лежит, а не гонорары собирает. А вот мы живые, – он раскидывает руки, словно имеет в виду всю вселенную. – На что идете?

– На «Гамлета», – отвечаю я.