Читаем Время итогов полностью

В доме часто звучало слово «реквизит». Это было разное барахло, изъятое из буржуйских квартир и особняков: салопы, платья со шлейфами, фраки, бархатные камзолы, шелковые пеньюары, кружевные покрывала, льняные скатерти с фамильными гербами и уйма всяких других вещей, в большинстве своем ненужных людям нового времени. Весь этот «реквизит» менялся на хлеб и кожу. Цен на «реквизит» никто не устанавливал, да и невозможно было установить, — меняли, торговались, стараясь за каждую тряпку получить от местных богатеев как можно больше. Это называлось «товарообменом». Иногда в шутку — «товарообманом». Никаких ревизий в то время не было, — все на честности и сознательности. В Питере — голод!

Еще с утра появлялись на дворе покупатели. Иногда приезжали богатые киргизы на верблюдах, — предлагали бараньи и лошадиные шкуры. Отец показывал «реквизит». Начинался торг. Я вертелся тут же и не раз видел, как киргиз с важным видом шествовал к своему верблюду в черном сверкающем цилиндре, неся на спине тюк выменянного тряпья, а за ним плыла, распустив длинный шлейф, собирая чуть ли не весь мусор со двора, его жена.

Бывало, отец приглашал киргиза в дом и там угощал его, чтобы закрепить знакомство. Случилось так, что мать, не зная киргизских обычаев, нажарила картошки со свининой и подала на стол. Как-то и отцу было ни к чему, что это претит мусульманской вере. Киргиз ел и нахваливал. И мать, довольная, что угодила гостю, похвасталась, что эта «чушка» большая была, жирная.

Что тут было! Киргиз завертелся на месте, завизжал, плюя направо и налево, кинулся вон из избы — и через минуту уже мчался в степь, нещадно стегая обалдевшего от побоев верблюда.

— Ну, мать, и удружила ты мне, — смеялся отец, — навряд теперь он приедет ко мне. Теперь его и маханом не заманишь.

Обычно на складе помогал отцу Володя Полуярков. За все мое детство у меня не было такого ласкового товарища. Ему было лет восемнадцать, но сколько еще в нем шумело неотыгранного детства! Он был сирота. После той памятной ночи, когда мы уносились по степи, Володя стал особенно близок нашему семейству.

Мы с братом были от него без ума. Он умел делать все: лук со стрелами, рогатки, ходули, змея с погремушкой и «почтой», умел находить в степи гнезда, лазил вместе с нами по длинному подземному проходу заброшенной паровой мельницы, собирал со всей улицы мальчишек и затевал игру в «белых и красных».

Отец, часто уезжая в командировки, брал с собой и Володю. В такие дни мы с братом не знали, куда себя девать. Все было неинтересно. Но стоило только ему вернуться, как мир преображался. С восторженным криком я несся навстречу и повисал у него на шее.

— Я и сам без тебя заскучал, — признавался он, — зато время не зря пропало, научился у старика киргиза силки ставить на зайцев. Вот пойдем завтра и поставим: поймаем зайца, будет у нас жить.

— Сегодня пойдем! Сегодня! — тут же начинали мы тянуть его с братом за руку.

— Да подождите, — угомоняла нас мать, — дайте хоть поесть ему, да и отоспаться надо, вон как осунулся.

Володя ласково улыбался матери:

— Это верно, отдохнуть надо. Две ночи не спал, охранял «реквизит».

Зайца нам поймать не удалось. Но зато в силки попал сурок. Черноглазый, с маленькими ушами, пушистый. Сколько у нас было радости и восторга, когда мы принесли его домой! А сколько хлопот он нам доставил! Ночью начал свистеть. Первым проснулся отец.

— Что за черт! — выругался он.

И тут же проснулась мать. Они попробовали снова уснуть, но где там, — сурок разошелся. Оповещал ли он своих друзей, какая беда с ним стряслась, звал ли на помощь или своим свистом решил довести нас до того, чтобы его выкинули, — кто его знает, но кончилось действительно тем, что отец загнал его в угол, накрыл мешком и выбросил во двор.

— Ну, пассажир проклятый, как он свистел! — смеялся утром отец. — Ты уж, Володя, больше таких зверей в дом не носи...

Но помню, как это получилось, но Володя все реже стал с нами играть, все чаще где-то пропадал по вечерам. И вдруг его арестовали.

О том, что случилось с ним, и тогда и много позднее говорили в семье, и мне все хорошо запомнилось.

К Володе пришла первая любовь. И как уж это вышло, — сам ли надумал или «матаня» выпросила, но он подарил ей из «реквизита» шелковое платье. Она стала в пем щеголять, дошли слухи до ЧК, и Володя был арестован.

— Вот пассажир проклятый, — озабоченно сказал отец. — Придется выручать. — И поехал к уполномоченному ЧК Аверченко.

Разговор у них был острый, но победил не отец.

Аверченко, бритоголовый, с расплывшимися по костистому лицу усталыми глазами, сурово выслушал отца.

— Освободить, говоришь? Это за что же?

— Глупый он еще, с ребятами в хоронушки играет...

— Мягкий ты, товарищ Воронин. За малым большого не видишь. Этот твой «глупый» сегодня за свою любовь продал честь петрокоммуновцев, а завтра за подходящий куш продаст дело революции... «В хоронушки играет... Доверял ему ключи от склада?

— Да.