Читаем Вперед в прошлое! полностью

Оттуда на меня смотрел мальчишка, которого я уже забыл: розовые пухлые щеки, карие глаза, стрижка «под площадку», как у модного тогда, то есть сейчас, Богдана Титомира. Еще розовый и молочный поросеночек, даже пушок не проклевывается. Значит, мне четырнадцать.

Я чуть наклонил голову и обнаружил небольшое рассечение чуть выше виска, волосы пропитались кровью и слиплись, тонкая струйка расчертила лоб до глаза. Ерунда!

Хотелось спросить у Алисы, какой сейчас год, но я придержал любопытство, и так кучу народа шокировал.

Зяма и Руся побили меня весной девяносто третьего. Значит, мне четырнадцать, и я в восьмом классе. Судя по одежде окружающих, сейчас май.

Просто прекрасно! Я сопляк без паспорта, ведь в девяностых его выдавали в шестнадцать, в моей голове куча схем, как можно поднять лежащие на земле деньги, но я не смогу этого сделать из-за того, что я — мелочь пучеглазая, права голоса не имеющая. Ладно, подумаю об этом позже. В конце концов, у меня есть сумка с учебниками и дневником, где все написано про год и класс.

Первой под руку попалась геометрия за восьмой класс. Записи в дневнике заканчивались восемнадцатым мая.

— Эй, зеркало-то отдай, — напомнила о себе Алиска.

— Спасибо, ты настоящий друг! — Я вернул зеркало.

— Курить есть? — спросила она кокетливо.

— Курить — здоровью вредить, — парировал я, и девочка потопала на остановку.

Я немного подождал, направился было за ней, но передумал и решил идти домой пешком. Потому что не стоит туда спешить, я не знаю, как себя вести с родителями, которые на десять лет моложе меня, но будут обращаться со мной, как с путающимся под ногами щенком.

Отец… Мне реальных сорок шесть лет, ему сейчас тридцать восемь, но при одной мысли о нем мороз по коже.

Реальность напоминала сон своим сюрреализмом, и одновременно было предельно ясно, что я не сплю, ведь когда спишь, любой бред воспринимается как должное. Больше не хотелось безобразничать, бросаться голым задом на автобус и вырывать волосы из бороды Хоттабыча.

Разум привыкал к новой реальности. Чем больше проходило времени, тем шире я улыбался. Живой! Юный и свеженький, и нет больше того бреда!

Над головой — стрижи. Не самолеты — птицы. Кричит на столбе горлица, и ее брачная песнь напоминает: «Чеку-ушку, чеку-ушку». Мирные золотые пылинки кружат в солнечных лучах. «Икарус», который меня чуть не сбил, уже достиг конечной, высадил людей, и вот, покачивая гармошкой, поехал из поселка в город. Пытаясь его обогнать, за ним пристроилась белая «копейка». Как мало машин! Как смешно и нелепо одеты люди!

Черт подери, я уехал отсюда в семнадцать, единственный раз вернулся в 2017 на похороны матери. За двадцать лет глухое захолустье превратилось в средней руки курорт, обросло мини-гостиницами, «Магнитами» и «Пятерочками». Виноградники пустили под нож, и на их месте произросли многоэтажки. И вот теперь я иду по знакомой улице, и память оживает, и оживают ощущения того времени.

У меня есть дополнительные тридцать два года! Я засейвился и начинаю игру заново, сохранив все скиллы! Это круче, чем газета из будущего с результатами футбольных матчей! Да, в две тысячи двадцать пятом все накроется ядерным взрывом. Смогу ли я изменить будущее? Вряд ли. Слишком поздно родился для того, чтобы убивать Горбачева и спасать СССР, да и не с Горбатого надо начинать.

В августе у нас намечается заварушка, но и тут я ничего сделать не смогу, потому что мал еще.

Все, что в моих силах — просто жить, не думая про июль двадцать пятого, и помочь близким прожить эти годы мало-мальски счастливо.

Или все-таки меня сюда отправили не просто так? Голова начала болеть — то ли от удара, то ли от мыслей, которые наступали плотными рядами, как римские легионеры.

Тпр-р-р, Пашка! Тормози, а то крышей поедешь. Смотри, вот поликлиника, похожая на конюшню, где работает мама и где вы с Илюхой оставили отпечатки подошв на свежем асфальте. Пойдем посмотрим? Помнишь, когда ты вернулся, долго разглядывал два маленьких следа?

И я пошел. Сейчас латка цемента смотрелась свеженькой, и два детских следа на ней еще не поистерлись. Какой отпечаток мой, а какой — Ильи? Не разобрать.

А вот, смотри, старая шелковица, где вы устраивали штаб. Ее еще не срубили, чтобы поставить гостиницу. А вот, глянь, поехала «волга-24». Крутая тачила по нынешним временам, а не ведро с болтами.

А вон, ты только посмотри, — Бимка! Черно-белый, молодой и игривый. Я не удержался, почесал пса за ухом — тот вывалил розовый язык. Он жив, как и живы многие твои непутевые одноклассники, и сестра Наташка — пока еще чистый бунтующий подросток, верящий в прекрасное далеко.

Если повернуть налево на любую из примыкающих дорог, можно увидеть море. Пашка, теперь-то ты понимаешь, какой это кайф — расти возле самого моря и после школы бегать, чтобы освежиться!

Все мои детские воспоминания были мрачными: отцовский ремень, мамино недовольство, теснота, суп из кубика бульона, луковой зажарки и серых макарон, вечные стычки с гопниками, которых всегда больше. Но ведь могло быть по-другому!