Читаем Вид с пирамид полностью

«Не ждите от этой книги большего, чем она есть на самом деле», — просит Гофмейстер. Специалист найдет «поэтические вольности» в исторических экскурсах книги. По «Виду с пирамид», наверное, нельзя сдать экзамен строгому профессору-египтологу. Но если вы интересуетесь Египтом, если вы хотите узнать, как меняется там жизнь, как причудливо переплетается «древнейшая древность» с событиями XX века, если вы хотите почувствовать неспокойную атмосферу жизни молодого африканского государства, — вы с удовольствием и пользой прочитаете эту книгу[6].

В зимние студенческие каникулы 1956 года ртуть в термометре добросовестно и неудержимо опускалась все ниже и ниже нуля.

И в это время меня спросили, не хочу ли я поехать в Египет. При подобных метеорологических условиях отказаться было немыслимо.

В январе в Египте прекрасная погода и туристический сезон в самом разгаре. Сюда в это время со всех частей света съезжаются больные и здоровые. Едут светские львы и львицы, альфонсы и содержанки, экспортные и импортные магнаты и торговые агенты всемирноизвестных фирм стандартных товаров, владельцы лошадей. судовладельцы, верфевладельцы и просто владельцы, кинодеятели, повара и короли. Полный набор королей. Короли каучука и короли селитры, селедочные короли и консервные, короли свиной тушонки и лимонные короли — и все низложенные короли и бывшие принцы.

В Египте в это время весна.

Наконец, в эту благодатную пору из года в год здесь на раскопках можно встретить всех знаменитых египтологов мира, кроме чехословацких. Приезжают сюда из Гарварда и Пенсильвании, из Оксфорда и Сорбонны, из Лувра и Гейдельберга, из Лейдена и Варшавы. Только у нас, очевидно, господствует та практичная научная точка зрения, что египтологией лучше всего заниматься на Виноградах[7].

Короче говоря, время было очень удобное, и случай представлялся заманчивый.

Я принял приглашение и стал собираться. Но пока я по своему простодушию и неизлечимой доверчивости трудился, как вол, стремясь выполнить обязательства, уложиться в сроки и таким образом выкроить свободное время, разыгралась большая четырехактная бюрократическая комедия. На этот раз современная чехословацкая бюрократия объединилась с древней бюрократией писарей, имевшей славную тысячелетнюю традицию. И вот стали сниматься копии, неимоверно возрастали входящие и исходящие номера, повсюду столбцами выстраивались заверяющие подписи самых неожиданных должностных лиц, а время не ждало. Весна состарилась в лето. Приятную погоду сменила невыносимая жара. Обязательства и сроки размножались, как членистоногие. Обе бюрократии изощрялись в силу своих внутренних законов, и египетская весна превратилась в пражскую весну.

За два месяца вперед у меня был куплен билет на концерт Рихтера, и, очевидно, именно по этому билету я все-таки улетел из Праги.

Летели мы в ночной тьме на высоте восемнадцать тысяч футов, или шесть тысяч метров, на американском самолете авиакомпании Эйр-Индия, приземлившемся через два часа одиннадцать минут в Риме, почти совсем рядом с двухметровой оплетенной соломой бутылкой Кианти.

В Риме наше воображение сразу уносится в область римских реалей и других древностей, но аэродромы, очевидно, находятся вне области нашей фантазии. На многих аэродромах мира господствует технический формализм и архитектурный функционализм, и ни о каких древностях не может быть и речи.

Отсюда мы послали домой первые открытки с дороги и улеглись в мягкие кресла самолета, продолжая свои путь в направлении осенних перелетов ласточек и аистов.

В Каир мы прибыли в половине седьмого утра. Здесь нас сразу встретили люди, которые были вежливы и строго официальны. Поскольку мы их почти не понимали, то предоставили им самим устраивать наши таможенные и паспортные дела. Это было не так-то просто, ведь все мы, вместе взятые, имели десять фотоаппаратов, одну кинокамеру для тридцатипятимиллиметровой пленки, батарейки, экспонометры и разного рода оптические приборы и штативы. Сюда нужно прибавить еще несколько километров девственно чистой, легко воспламеняющейся пленки и целую кипу книг на языках, в Египте никому не понятных. Египетские чиновники всячески старались проявить в отношении нас самые дружеские чувства.

Каирский аэродром расположен примерно в тридцати километрах от города. Наша машина с урчанием пронеслась по великолепным асфальтированным улицам, по аллеям с двумя рядами пальм и хрупких старомодных фонарей, промчалась в аромате утра мимо благоустроенных кварталов с их курортным спокойствием, мимо вилл, школ, жилых домов и кварталов, где скрещивается Восток с Западом, где автобусы обгоняют верблюдов, восьмицилиндровые машины — осликов и тачки, груженные апельсинами, корзинами с цыплятами, — и вдруг мы очутились в европейской столице с высокими жилыми домами и магазинами, крикливой рекламой и взбалмошными шоферами. Местные водители лихо демонстрируют свою приверженность к цивилизации. Сумасшедшую скорость они искусно сочетают с гудками и скрежетом, доводя вас до полного изнеможения.