Читаем Третья рота полностью

— Я жду, что вы мне скажете.

Мешик:

— Почему вы не даёте в печать свои стихи? Вы что, протестуете против критики?!

Я:

— Нет, я не протестую. Стихи я пишу, но меня не печатают.

Мешик:

— Кто вас не печатает?

Я:

— Газеты, журналы и издательства. Я уже давным-давно сдал в «Радянський письменник» большой сборник стихов «За мир», но его до сих пор маринуют.

Меня, кстати, уже два года нигде не печатали и не позволяли выступать перед народом.

Тебе говорят «исправляйся», а не печатают, как же тут исправляться?

Смилянский правильно говорил, когда его били:

— Если шахтёр ошибся, его не выгоняют из забоя, а дают возможность исправиться там же, в забое!..

Мешик:

— К вам никто не приходил из националистического подполья?

Я:

— Нет! Наоборот. Мне присылали письма с угрозами.

Мешик:

— А как вы живёте материально?

Я:

— Не вылажу из ломбарда. Сдал вещей на 10 000 руб.

Мешик:

— Так вы напишите мне письмо о тех, кто вас не печатает. Завтра у вас будет наш товарищ. Вы передайте ему письмо ко мне и дайте переписать номера ломбардных квитанций.

Я попрощался с ним и вышел.

А тот, кто отобрал у меня пропуск и запер его в ящик письменного стола, с такой злобой и тёмной ненавистью в восточных глазах смотрел на меня, а его рука, рука палача, отдавала мне пропуск.

Не попрощавшись с ними, я вышел.

А через некоторое время та же рука, что сказала своим благовестным жестом: «Сосюру не трогать», вернула мне из заснеженной тайги мою жену.

Это было уже после разгрома Берии.

Вечно будут сиять в веках звёзды легендарного Сталинграда, где начался грандиозный разгром синемундирных налётчиков, кровавых слуг тьмы человечества, которые хотели затмить наше солнце.

Вечно будет сиять в веках знамя победы, взлетевшее над пожаром фашистского Берлина, как багряная птица отвоёванного счастья миллионов.

Вечно сиять стягам народной власти над столицами вольных среди вольных, на Западе и Востоке, кому протянули чистую и добрую руку помощи миллионы красных победителей.

С вечным отсветом последнего взлёта мировой победы в сердцах мы живём и творим Коммунизм.

И никакие атомные и водородные грозы не остановят поступи миллионов на вершины всечеловеческого счастья. С каждым днём мы всё сильнее, а враги мира — всё слабее.

Это так. Ещё во время гражданской войны, юноша, красноармеец, попавший в плен белой смерти, сказал осатаневшим врагам (это было в дни агонии контрреволюции):

— Мы всё прибываем, а вы всё малеете…

Да. Мы всё прибываем, а враги всё малеют, и это уже не в масштабах бывшей России, а на всей земной планете.

И как-то немного неудобно на фоне грандиозных мировых событий говорить о судьбе поэта, который вышел из золотой Третьей Роты и снегами Красной Зимы шёл сквозь огневые контрасты грозы, что гремела над Отчизной, шёл и идёт с миллионами весны миллионов, с пятиконечной звездой на челе и в сердце.

Я — капля в багряном океане народной борьбы, и во мне, в его капле, отразилась вся его красота и величие, и во мне ревели его бури, когда он грозными валами шёл на вооружённый штурм крепостей старого мира, и во мне сияет он дивной красой в эти дни, когда идёт он на трудовой штурм старого мира во имя Мира и Коммунизма.

В клубе Совета Министров состоялось собрание актива советской интеллигенции, которое вели писатели.

Собрание было посвящено итогам работы XX съезда нашей партии.

Все с радостью приветствовали то, что гениально начертал исторический съезд победителей тьмы.

Было торжественно и празднично.

И вот выступает Корнейчук и в своей речи, между прочим, говорит:

— Зря критиковали Сосюру за стихотворение «Любите Украину». Ничего враждебного в этом стихотворении нет. Это проявление патриотических чувств поэта.

Я смотрел на лица, и все они слились перед моими глазами в одно туманное пятно от навернувшихся слёз.

Потом выступал Малышко, и тоже в своей речи — горячей и страстной, в которой его сердце от гнева на врагов народа задело своим огнём даже тех, кто ни сном ни духом к ним не причастен, он тоже сказал обо мне, что зря меня били, ни за что калечил меня Каганович…

И я от радости всё простил — и то, что кричал на меня Корнейчук, и статью Малышко против меня в «Радянській Україні», и всё и всем дезориентированным братьям, которые били меня так, что аж сердце гудело от ударов.

Вы же знаете, как у нас умеют бить!

Я всем прощаю и всех люблю.

Люблю даже Н. и С. К.

Но больше всего я люблю свою Донетчину и Третью Роту, которая путеводной звездой светила, светит и будет светить мне на поэтическом пути, сливая свой свет со звёздами Коммунизма, которые всё ярче и всё ближе сияют на нашем трудовом небе.

Лето 1926 года — Харьков

Зима 1942 года — Москва

Зима 1959 года — Киев