Читаем Теплый берег полностью

Жует и думает: «Просто знакомый дед. И фамилия у него другая. Наша с мамой и Димкой — Мымриковы, а его — Лев. Все его зовут Лев-Лев. Он вообще-то хороший, обыкновенный».

Лесь сует под столом кусок в благодарную пасть Щена. Анна Петровна примечает:

— Не помрет с голода. Я его уже кормила.

«А мой отец был героический, — молча продолжает спорить с нею Лесь. — И он совершил подвиг. Хотя была не война. Я знаю, его судно называлось «Дельфин», колхозный промысловый сейнер, команда — двенадцать человек…»

— Ешь, что по столу ложкой водишь? — говорит Анна Петровна.

А он ей свое, молча:

«Вы, может, и про ту зимнюю путину не знаете, про ту ночь, когда плохой человек на вахте напился пьяный. А вахтенный один на всем судне не спит. Он за всем должен следить, вы не разбираетесь в этом, потому что вы — сухопутная… И тут налетел шторм, неожиданный, даже метеослужба не успела предупредить по радио. Стало срывать с кормы капроновую сеть, «кошелек» называется по-рыбацки. Он на корме лежит, там сейнерная площадка, а она ведь без ограждения. Вахтенный не заметил, тревогу не поднял. Сеть намотало на ходовой винт. Темно… Безглазая черная ночь, ветер воет. А «Дельфин» потерял управление, его мотает, несет на скалы. Мой отец нырнул в ледяную воду, освободил винт. Но когда стали моего отца поднимать, волна швырнула его о борт и убила. Совсем…»

Анна Петровна видит ложку, неподвижно зажатую в кулаке.

— Да кушай ты! Что брови хмуришь? Там и хмурить нечего, на солнце все повыгорали.

И не знает, что Лесь рассказывает ей сейчас очень важное, все точно так, как ему рассказала мама. Только молча. Он часто говорит неслышные речи, даже очень длинные, а взрослые не догадываются.

…Все это случилось давно. Лесь был гораздо меньше, а Димка только родился. Там, в поселке Рыбачьем, где они жили, все друг друга знали, у ребят отцы на сейнерах в море вместе ходили. А здесь, в городе, про его папу никто и не слышал. Когда случилось горе, мама Аля сразу взяла Димку и Леся и оттуда уехала.

Жаль, что нет папиной карточки, ни одной. Мама Аля сказала: «Ты не похож. Одно общее — две родинки на носу, как заклепки».

Однажды Лесь корил Димку: «Наш папа герой, а ты рёва».

И услышал, как Анна Петровна говорит сама себе:

«Герой! Днем с огнем лучше не сыщешь». И все. Хотя Лесь повернулся к ней и ждал.

Он попросил Льва-Льва рассказать про папу. Лев-Лев ответил вопросом: «А что тебе говорила мама? — И, выслушав, согласился: — Значит, все так и было. Ты ее не тревожь, не спрашивай. Это очень больно, то, что она пережила, ты понимаешь?»

Конечно, он понимал. Больше не спрашивал.

Но с того разговора стал считать себя старшим и самым сильным в их семье. Мама не догадывалась, что он старший, но он знал это твердо, и жалел, и оберегал ее.

Иногда он думает про зимнее, свинцовое море. Видит косматые волны, бьющие в наветренный борт, и спасенное судно «Дельфин», приминающее форштевнем разъяренные валы.

И две заклепки на носу носит гордо…

— Ну, сыт, молчальник? — спрашивает Анна Петровна.

— Му-гу, — с полным ртом кивает Лесь.

— Вытри кефирные усы, вон бумажная салфетка в бокале! Не «мугу», а «спасибо» люди говорят.

А он и сказал «спасибо», только другими словами.

Она уходит к тестораскаточной машине, к веселым резцам-бегункам, которые вырезают из теста и сами сшивают ушастые кошельки, начиненные мясом, — ко всей своей технике, которая нравится Лесю. Теплобережные мальчишки часто сплющивают носы о стекла — поглядеть, как оно все тут действует. Действует отлично! Чебуреки скворчат в жиру и пахнут призывно, будто сбор трубят. И разные люди тянутся к павильону.

— Поел — иди гуляй!

Теперь, рядом со Львом-Львом в киоске она видит макушку Леся. Читает. Лев-Лев ему всегда книги дает. Конечно, Алевтина всех книг не накупит… Ах, я чертова разиня, чебурек прижгла! За что на стенке почетная грамота вывешена?

Подцепив чебурек вилкой, она выходит на порог. Щен не смеет сорваться с места, он нервно зевает, его приветливый хвост выметает на каменной плите чистый треугольник.

Кошка на фургоне подобралась. Сузились поперечные зрачки. Не зрачки — амбразуры. Прицел!

— Лови, Щен хвостатый…

Мясо! Жаркий дух! Взрыв! Рыжая молния обжигает Щена когтями. Его зубы, лязгнув, хватают только воздух. Визг, рев оскорбленной души. Васса, урча, пожирает добычу.

— Лопоухий, всяк тебе в рот въедет и выедет. Зубы у тебя на что? Хватать! Кто зевает, тот воду хлебает…

И слышит Анна Петровна голос Льва-Льва, незнакомо неприветливый:

— Не нравится мне ваша философия, Анна Петровна, нет!

Огорчена. Разве она не верно сказала? Взять хоть самого Льва-Льва… Надо же, какая фамилия неподходящая. Какой он лев? Ягненок! Сколько домов в нашем курортном городе выстроили. Он, ветеран войны, все в комнатушке ютится. На столе — книги, на койке — книги, не повернись. А другой бы, с клыками, давно бы квартиру схлопотал. Философия не нравится моя… И малый тоже глядит как волчонок. Я ж своими руками его Щена кормлю, и чаек, и эту чертову кошку…»