Читаем Солнце всегда взойдет полностью

– У нее, наверное, имеются дети, – нахмурила мама высокий белый лоб. – А что из них получится при такой-то родительнице?

Женщина подошла к маме с папкой. Поправляла платье и волосы, пытаясь выглядеть трезвой.

– Здрасьте, ик! – Ее голос с хрипотцой.

– Здравствуйте, – вместе ответили мама и папка.

– Меня зовут Клава. Живу вот тут. Ваша, ик! соседка.

Она указала на невзрачный дом с разломанной дверью и выбитым окном; рядом лежали горы мусора; на месте забора торчали унылые столбы, доски от которого, как мы потом узнали, были использованы зимой на дрова.

Разговор не получался. Папка взялся перетаскивать вещи. Мама хотела уйти в дом, но соседка придержала ее за руку.

– Троечку не займете? Завтра же, вот вам крест, отдам.

– Мы, Клава, так поистратились с переездом… – начала было мама, но соседка прервала:

– Ну, рублик хотя бы, а? Завтра, вот вам крест, верну.

Мама несколько секунд поколебалась, – выгребла из кармана мелочь. Соседка – обниматься, горячо благодарить и клясться. (Но деньги не вернула ни завтра, ни послезавтра – никогда.)

– А вот мой сынок, – сказала она, ласково привлекая к себе Арапа.

– Опять напилась, – пробурчал он, пробуя освободиться.

– Ну-у, разворчался мой вороненок. – Одной рукой она напряженно держала вырывавшегося Арапа, а другой как бы шаловливо трепала его жесткие, похожие на собачью шерсть волосы.

Мама чувствовала себя неловко, не знала, куда смотреть

Арап неожиданно со всей силы рванулся из рук матери, толкнул ее на поленницу и убежал. Женщина вскрикнула и заплакала. Мама утешала, но в ее словах не угадывалось искренности.

Мама, помню, вставала по утрам очень рано и первой в семье. Половицы скрипели, и я иногда просыпался. В полусне сквозь ресницы видел, как мама не спеша одевалась. Поверх какого-нибудь застиранного, старенького платья надевала темного цвета халат. Она получала халаты на работе и носила их постоянно, чтобы беречь платья, да и в любой работе удобно было. Себе она покупала очень мало и незначительное, а все нам и нам, своим детям. Одевшись, первым делом шла в стайку к поросятам. Через стенку я слышал, медленно засыпая в теплой, мягкой постели, как они с хрюканьем кидались к ней навстречу, как она им говорила:

– Что, что, хулиганье мое? А но, Васька, паразит, куда лезешь? Сейчас, сейчас дам…

Выливала в корыто варево, приготовленное вечером, и поросята громко принимались чавкать. Потом кормила куриц, собак и уходила на работу. Мама мыла полы в конторах и магазинах. Вечерами хлопотала по дому: стирала, полола, чистила, шила, скребла, варила – работы хватало. "И охота ей заниматься всем этим! Играла бы, как мы", – совершенно серьезно думал я.

Я рос болезненным. Мама нас, пятерых детей, зачастую лечила сама; в редких случаях приходилось обращаться в больницу. Натирала меня какими-то пахучими травными жидкостями и мазями. Мне было всегда приятно от легких прикосновений ее загорелых теплых рук.

– Мам, только бока не надо – щекотно, – улыбаясь, просил я.

– Вот бока-то, Сережа, как раз и надо, – говорила она своим тихим, спокойным голосом и начинала усерднее тереть бока.

И я догадывался: она делала это не только потому, чтобы втереть лекарство, а – чтобы еще и пощекотать меня, но притворялась, что получается само собой. Брат Сашок неожиданно заявлял маме, что тоже заболел, и просил потереть и ему бока. Она щекотала и Сашка, обцеловывала его маленькое разрумянившееся лицо. По комнате рассыпался тонкий голос смеющегося брата, и пищал он по-девчоночьи звонко.

Натирала меня всего, укрывала ватным, сшитым из лоскутков одеялом, которое мне ужасно нравилось своей пестротой; поверх накрывала серым шерстяным и тщательно подтыкала его со всех сторон. И сразу же бралась за какую-нибудь работу. Но мне хотелось с ней еще поиграть. И я, вытягивая тонкую шею из-под одеяла, с некоторой ревностью в душе смотрел на брата, который крутился возле мамы, мешая ей работать, и просил "ичо почекотать". Она отпугивала его. Он, вспискнув, отбегал или залезал под стол и смеялся; а потом на цыпочках подкрадывался к маме.

Помню, однажды погостив три месяца с сестрой Настей – она была младше меня на два года, а мне тогда минуло пять, – в деревне, мы приехали домой и увидели в маленькой кровати, в которой я и сестры тоже когда-то спали, страшненького, красноватого ребенка. Мама сказала, что он наш брат Сашок.

Я спросил ее, где она его взяла. Сестра Люба засмеялась. Настя же разделила мое любопытство: с интересом и жалостью смотрела на этого диковинного, сосущего соску человечка. Мама чуть улыбнулась и, потрепав меня за щеку, сказала, что выловила его в Байкале, что он был нерпенком, отбился от стаи, подплыл к берегу и стал плакать. Попав в ее руки, он сразу превратился в человека.

– Где же ты нашла меня? – спросил я.