Читаем Сатира, юмор полностью

– После ареста Остапа Вишни в декабре 1933 года, – рассказывал мне Виктор Васильевич Губенко, сын Василя Михайловича, – отца перестали печатать. Семья начала бедствовать. Отцу не давали работать. Он даже не мог под своим именем опубликовать хоть строчку. Все написанное отдавал друзьям, и те, напечатав его фельетон или статью за своей подписью, гонорары отдавали отцу. За отцом установилась постоянная слежка. Отец даже в шутку говорил маме: «Теперь я никогда не потеряюсь! Выглянь, шпик токует под окнами. Всегда провожает на работу, встречает с работы. Теперь я и под машину не могу угодить. Я всегда под надежной опекой!»

И в это время…

Тут нельзя не привести строки из книги Натальи Шубенко «Неизвестный Харьков»:

«К середине 30-х романы Ильфа и Петрова были переведены на множество языков – редкий случай популярности при жизни. Среди них есть и столь экзотические, как румынский, хорватский, македонский и даже хинди. Отсутствовал, как ни парадоксально, перевод… на украинский. Пытаясь решить эту проблему, Ильф и Петров в 1936 г. вновь приезжают в Харьков на встречу с писателем Василем Чечвянским. Увы, работе не суждено было осуществиться: через несколько месяцев украинского писателя арестовали и расстреляли как «врага народа». Впрочем, и сам Ильф держал наготове сумку с двумя сменами белья.

А первому изданию ильфо-петровского романа на украинском языке суждено было появиться на свет лишь спустя 35 лет после этой встречи».

«Опекунство» органов длилось до 2 ноября 1936 года, когда Чечвянского арестовали.

Во время следствия жена Надежда Михайловна как-то исхитрилась добиться свидания с Василем Михайловичем. Его вид напугал ее. Был он в синяках, изможденный. У нее с болью вырвалось:

– Вася! За что они тебя так?

– Мне, Надя, шьют литературные ошибки… Бьют каждый день…

Но литературные ошибки – это всего-то лишь туманный фон. На самом же деле из него выколачивали признан в причастности к какой-то украинской контрреволюционной националистической фашистско-террористической организации.

Под побоями человек ломался и начинал «признаваться», наговаривать на себя и на близких.

14 июля 1937 года писателю был вынесен смертный приговор.

В протоколе закрытого судебного заседания выездной сессии Военной коллегии Верховного суда СССР в тот же день записано:

«Подсудимый ответил, что виновным себя не признает. От своих показаний на предыдущем следствии отказывается, поскольку дал их под нажимом следствия… Подсудимый заявил, что показания не соответствуют действительности… В последнем слове ничего сказать не пожелал…».

На следующий день, 15 июля, Василя Михайловича расстреляли в Киеве. И лишь в октябре 1938-го семье сообщили о его смерти… от болезни сердца. (!)

15 августа 1937 года появляется оперативный приказ № 00486 наркома внутренних дел СССР:

«С получением настоящего приказа приступить к репрессированию жен изменников родины: имеющие грудных детей немедленно отправляются в лагерь без завоза в тюрьму вместе с детьми, откуда дети при достижении 1–1,5 лет передаются в детские дома НКВД.

Арестованные дети комплектуются по группам так, чтобы в один и тот же детдом НКВД не попали дети, связанные между собой родством или знакомством.

При аресте жен их дети старше 1–1,5 лет изымаются. На каждого ребенка старше 15 лет заводится следственное дело, и дети направляются в детские приемники отделов трудовых колоний НКВД.

Имущество арестованных жен конфискуется, квартиры опечатываются. Операцию закончить до 25 октября 1937 года».

Жену Надежду Михайловну – она служила медсестрой еще в Первой Конной армии у Буденного – «уложили» в срок. Ее арестовали 3 октября 1937-го как члена семьи врага народа, а детей, двух малолетних сыновей Павла и Виктора, упекли в детприемник при тюрьме, где она сидела, ожидая суда.

В квартиру же Чечвянских со всем их имуществом барином въехал мозолистый чмырь из НКВД.

А Павла и Виктора упрятали в мелекесский детдом НКВД на Волге.

Надежда Михайловна получила восемь лет «отдаленных лагерей». И когда ее везли товарняком по этапу в сибирскую глушь, она оторвала от простыни кусок и химическим карандашом написала на нем письмо. На одной станции она кинула в толпу на платформе эту завязанную в узелок тряпочку с адресом сестры Лидии Михайловны, жила в Ростове-на-Дону.

Добрая душа отправила это тряпичное письмо Лидии Михайловне уже в обычном конверте.