Читаем Рассказы о чудесном полностью

И тут как тут Байрон вновь почуял себя неудачником, который на гребне своих чудес и небесных везений связался с адским кидалой и теперь обречен на сизифов труд, как в прежние времена, когда ничто не удавалось ему докатить до победного места и никак не мог он явить абсолютной и всем очевидной способности исчерпать хотя бы одну из своих проблем. Опять его изнуряло тупое чувство бессилия, унизительное мучение, бесконечно питаемое сосредоточенностью всего организма на единственной цели — увидеть конец, который делу венец.

Но чем больше он тратил времени, связей, трудов и фантазий на поиски покупателей и чем ниже спускал он цену, чтобы с этим делом покончить раз и навсегда, тем сильней и неотвратимей распирала его тоска и терзало предчувствие, что при его жизни это дело не кончится добром!..

Каждую ночь Байрон пересчитывал свои бриллианты чистой воды. Их было всё так же много!.. И ни о чём ином он думать уже не мог и не мог ничем другим заниматься, хотя на светских балах и приёмах ещё иногда шуршали восторженным шёпотом: «Вот Байрон идёт Иван Соломонович!..»

Порой ему жутко хотелось пройтись, прогуляться по той музыкальной улочке, где нашло его это помойное ведро с бриллиантами. Но портрет Федора Михайловича, который он некогда нашёл на помойке в шикарной раме, не отпускал его ни на шаг в ту сторону и прямо-таки приказывал ни в коем случае, ни под каким предлогом и видом не возвращаться туда и всячески обходить ту самую улочку стороной, делая крюк.

Тем паче тянуло его туда неотвратимо, адской волной толкая в спину, дыша в затылок и мелкой дрожью за ноги волоча. Ну прямо хоть из дому не выходи! И, чтобы пресечь эту порочную тягу и своё дурное безволие, Байрон решил отправиться в кругосветное путешествие. А куда деть нескончаемые бриллианты чистой воды на время отсутствия? Куда?!

Один очень опытный человек посоветовал ему взять бриллианты с собой, поскольку они в чемоданах не светятся ни под какими рентгенами, когда проходишь таможню, и не звенят, как металлы, и не пахнут они, как наркотики. Замечательная идея!.. Байрон взял их с собой в простом чемодане и решил путешествовать кругосветно, покуда не перестанет его тянуть на ту подозрительную московскую улочку.

Месяца через три Байрон опять расцвёл. Он совершенно избавился от пыточной тоски, сверлящего страха и панических наваждении. Байрон питался исключительно дарами садов, огородов и моря. Наслаждался Байрон музеями, театрами, пляжами, парусными лодками, особенно оперой и верховой ездой. В нём было очень развито чувство прекрасного, и он даже влюбился в одну гречанку, которую встретил в оливковой роще, а после — в лимонной.

Однажды вечером, когда было у нас раннее утро, Байрон пошёл погулять в переулках чистого духа на другом конце света, насвистывая «Сердце красавицы» и сложив руки замком на пояснице. Вдруг — из роскошного венецианского окна выбросилась связка простыней цвета мокрого асфальта, подцепила она Байрона за подбородок и втащила его целиком в окно, как тихую лапшу. Он даже не успел выдохнуть крик, он совсем ничего не понял, ну совсем ничего, — ему показалось, что он просто запутался в каком-то воздушном змее, запущенном для полёта с земли на небо.

— Чучело птицы стоит дороже птицы! — последнее, что Байрон услышал на этом свете, но от кого?.. От воздуха?.. Внимание, говорит воздух?.. Но воздух кончился.

Его тело нашли в заливе. Чемодан бесследно исчез. Труп его опознали по рукам, сложенным замком на пояснице, — и тело вернули на родину. Байрон страшно был одинок, но за его могилой постоянно кто-то ухаживает, там всегда стоит то самое ведро, но уже покрытое чудесной эмалью внутри и снаружи — и полное цветов.

Окно, из которого спустилось на землю это помойное ведро с бриллиантами, — я знаю, на какой оно улочке, но не скажу. Ещё не велено мне раскрывать вам и эту дивную тайну. За тем окном уже полностью отремонтировали дух Серебряного века и плюются через балкон. Каким-то чудесным образом к ним попал во владение музыкальный диван, найденный Байроном на помойке. Каждый час он поёт, этот диван, и слыхать его во все концы света.

Это была не лютая ненависть. Это была любовь без взаимности.

Волчья их самоценность в их зверской психике равнялась моей жизни, но только в одном с ними замкнутом пространстве, которое в данном случае катилось по рельсам пригородной железной дороги и звалось электричкой.

Окажись я в любом другом месте, а не в их поле зрения, тогда бы их волчья стая вовек не узнала бы, ни сном, ни духом бы не учуяла, что я вообще физически существую, — а любое существование можно физически уничтожить, если оно физически того стоит. Чистая физика, чисто физическое удовольствие и наслаждение.

Когда они завелись проиграть меня в карты, до моей остановки было еще три перегона. Нет-нет, я категорически отказываюсь уестествлять похотливую жажду деталей и описывать все эти волчьи морды, туловища, ножи, телодвиженья, их волчью речь, волчьи позы, волчьи оскалы и волчий обмен веществ.