Читаем Продавец снов полностью

– О, это – тайна! – снова заулыбался продавец снов. – Это, красавица, одно из многих, рулетка – или семью повидаешь, или в путешествие угодишь, или любовь свою…

– Сколько? – вырвалось у меня.

– А когда ты в последний раз сон видела? – он вдруг стал серьезным, в сияющих голубых глазах заштормили серые грозы. – И когда в последний раз видела такой сон, чтобы проснуться и услышать собственное сердце – радостное ли, возбужденное ли, испуганное ли? Когда, красавица?

Я неопределенно пожала плечами и отвела взгляд. Давно. Даже не помню, когда. Очень давно – кажется, в другой жизни…

– Забирай, – «профессор» протянул мне радужный пузырек. – Я не торгую снами. Не совсем торгую то есть… – и снова заулыбался. – Торгую, да не совсем. Найдешь меня… позже. И расскажешь, что видела. У меня фантазии порой не хватает, и я иногда использую чужые образы. Это и есть плата. Берешь?

Я тоже улыбнулась, и узкий шестигранный пузырек невесомо лег в мои ладони. Пульсирующий, точно живой, греющий пальцы ускользающим осенним теплом, пахнущий почему-то имбирным пряником…

– Как я вас найду… Фёдор Платонович? – я спрятала пузырек во внутренний карман ветровки.

– Поймешь, Юстина, – продавец подмигнул, – найдешь, Юся. Найдешь.

Я не успела удивиться: меня оттерла сухоньким плечиком очередная хрестоматийная старушка в черном пальто и запела, гнусавя, что-то про умершую лет сорок назад любовь и про то, «как бы повидаться-то с ним, Феденька, родненький?..». Продавец опять исчез под прилавком, а я отправилась прочь из парка. До дома – остановок пять пешком, в солнечной осени и в мечтах. В кои-то веки – в мечтах…

Пузырек приятно грел и, казалось, мурлыкал что-то – тихое, нежное. Так мама пела на ночь, поняла я неожиданно, спеша по шуршащей, пламенно-рыжей мостовой мимо зеркальных магазинных витрин. Прижала руку к внутреннему карману и услышала – эхом в ушах, в вихре мыслей: «Спи, моя малютка, сладким сном усни, спи да спи, до утра, до лучей зари, и не бойся ночи – ночь всего мудрей, спи, дочурка, дочка, засыпай скорей…» И, сердце, пропустив удар, забилось гулко, тревожно. Мама далеко, и так же далеко детство, уютная ночь под ее пение, на ее мягком плече, с ее запахом ландышей и тихим, высоким голосом… Она не знала ни одной колыбельной или сказки – ей некогда было читать, только работа круглосуточно, пока дети маленькие, а отца нет, и она каждый раз что-то придумывала – сочиняла за минуту и слова, и мелодию, а потом пела, пела, пела, пока я не засыпала…

И, подходя к дому, я поняла, что хочу увидеть во сне. Не путешествие, не любовь, не будущее… Прошлое. Уютное, спокойное и защищенное. Где зимняя тьма пахнет блинами и расплавленным свечным воском, где мама поет, перебирая мои тогда очень длинные волосы, и ее тихий голос наполнят ночь, напитывает ее собой, разгоняя страхи…

Мое убежище – старая серая кирпичная пятиэтажка, последняя из шести домов-близнецов, со всех сторон окруженная старыми желтыми березами. Асфальт в ямах, разбитое крыльцо с провалившейся средней ступенькой и пучками желтой травы, чахлый кустик на балконе третьего этажа, ржавые качели и остатки песочницы в небольшом дворике. И, не дойдя до своего подъезда, я остановилась в нерешительности.

Под ядерно-красной осиной – рукодельная лавка: неопрятная сучковатая доска на косых бетонных блоках. И сидящий на ней такой же сучковатый и неопрятный дед – местный юродивый с первого этажа. Длиннобородый, патлатый, в вонючей старой телогрейке и безумными бельмами слепых глаз. В прошлом – Викентий Игоревич, сейчас – Викешка.

Говорят, он интеллигентом был, инженером солидным и уважаемым, пока на него донос «добрые» люди не настрочили – то ли из зависти на трёхкомнатную квартиру от государства, то ли на успешную работу, то ли на красавицу-жену… Он исчез на пятнадцать лет, а потом появился, но уже слепым и невменяемым. Его страна к тому времени перестала существовать, жена ушла к другому мужчине, дети выросли да разъехались, и он коротал свой век на лавке в обществе облезлого кота, ворча и почесываясь. И я юродивого, прямо скажем, побаивалась – со дня моего приезда дед странно на меня реагировал. Как и его кот.

Вот и сейчас он высунул полосатую морду из-под телогрейки и дико зашипел. Я невольно попятилась. И Викешка поднял голову, повращал слепыми зенками, да как зашипит в тон коту:

– Опя-а-ать?! Яви-и-илас-с-сь! А ну, с-с-сгинь, нечисть!.. Отродье адово! От найду я на тебя управу, от погоди у меня! – и зашарил под телогрейкой судорожно, выуживая потертый крестик. – Сгинь! Сгинь, пропащая! От погоди, от уйму я тебя, от… Пропади ж ты пропадом!.. – и юродивый едва не свалился с лавки, когда кот вывернулся из его рук и сиганул в подвал.

Дед кое-как встал и поковылял, ругаясь, к зияющему подвальному окну, а я живо прошмыгнула мимо и скрылась за рассохшейся подъездной дверью. И перевела дух. Пронесло… Совсем спятил, ненормальный…