Читаем Посол Урус-Шайтана [Невольник] полностью

– Нет, не видел. Сестра твоя сказывала, когда мы с дедом Сомом у них ночевали.

– Так ты сам, выходит, не из Дубовой Балки?

– Нет, вуйку[4], из Карпат я… Может, знаешь – из Смеречовки… От пана Верещаки убежал… Не слыхал?.. Злющий, аспид!.. Над бедными холопами издевается, как над скотиной!.. А нынче думаю казаковать, если примете…

Но Арсен уже не слушал парня. Лицо его помрачнело, серые глаза потемнели. Мысленно перенесся в Дубовую Балку. Заглянул в маленькую хатку-мазанку у рощи, шагнул к простой деревянной кровати, которую сам смастерил, склонился над матерью… Старался представить, какая она теперь… Должно быть, бледная, с мелкими морщинками под глазами, густые волосы рано покрылись белой изморозью седины… Что за лихоманка привязалась к ней? Или тоска по мужу, отцу Арсена, иссушила ее сердце? Застанет ли ее живой? Имел бы коня, дня за три-четыре доскакать можно!..

– Омелько, я оставляю здесь кое-что из имущества, – обратился Арсен к корчмарю, угощавшему казаков. – Может, дашь мне коня под залог?

– Ты, брат, хочешь ехать домой? – спросил Секач, слышавший разговор друга с поводырем.

– Да, проведаю родимую… Вот Омелько даст мне коня…

– А если ты загонишь его? – хитро прищурился корчмарь.

– То заплачу. Небось, дашь такую клячу, что стыдно и сесть на нее, а сдерешь, как за родного отца…

– Зачем же, дам доброго коня! Но за каждую неделю заплатишь мне по четыре злотых. Ну, по рукам?

Это, конечно, было очень дорого. Но Арсен согласился. Не топать же пешком по бездорожью, когда по утрам выпадают снежок или иней, тающие днем, и степь становится седой от росы.

– Заедешь ко мне на хутор, скажешь жинке, чтобы дала Гнедого. Она знает. А седло – в каморке, – объяснял Омелько, радуясь нежданному заработку.

– Ладно, спасибо, – кивнул Арсен в ответ, затем поклонился товариществу:

– Бывайте здоровы, други! Не поминайте лихом! До встречи! – Он поворачивался во все стороны и отвешивал поклоны захмелевшим казакам. Щеголеватый Секач, увидев латки на кожухе и жупане товарища, крикнул:

– Погоди, Арсен! Снимай к чертовой матери свои лохмотья! Негоже казаку из Сечи ехать оборванцем! Да разве кошевое товариство не может снарядить тебя как следует? Вот на, держи-ка!

Он быстро сбросил с себя тонкий синий жупан из венгерского сукна и серую мерлушковую шапку.

– Теперь не стыдно и под венец! – с удовлетворением осмотрел он товарища, натягивая на себя его поношенную одежду. А завидев Товкача, который, ничего не ведая, приближался к ним, громко крикнул: – И первому же, кто посмеет обозвать запорожца горемыкой или бедняком, заткни глотку сабелькой Товкача!

Красноречивый жест в сторону дорогой Товкачовой сабли, сверкавшей на солнце драгоценными камнями, и прозрачный намек, чтобы тот подарил свою саблю другу, вызвали среди казаков смех. Все знали пристрастие Товкача к дорогому оружию. Сам он был, пожалуй, одним из беднейших среди товарищества, ходил в лохмотьях, зато имел красивейшую саблю. Такой даже у кошевого не было.

Товкач захлопал черными воловьими ресницами, однако потихоньку стал отстегивать от пояса саблю. Нижняя губа у него задрожала.

– Я с радостью… Чего ж… Бери, Арсен! – бубнил он. – Нетто пожалею для друга?..

Все видели, что ему все-таки жалко расставаться с саблей, и потешались над плохо скрытым огорчением казака. Метелица весь трясся от смеха и огромными кулаками вытирал слезы. Его толстые мясистые щеки мелко дрожали, а белая мохнатая шапка едва не падала с головы.

– Ох-хо-хо! Сегодня ночью нашего Товкачика блохи закусают! С досады не заснет до утра!.. Брось тужить, парень, еще подвернется под твою руку какой-нибудь татарский мурза – и снова заимеешь такую же цацку! – Арсену же сказал: – А от меня, сынку, получай трубку и кисет! Кури на здоровье!

– Спасибо, батько! Спасибо, друзья! – благодарил растроганный Звенигора.

В это время на крыльце войсковой канцелярии появился джура[5] кошевого.

– Звенигора! – крикнул он. – Звенигора-а!

– Чего тебе? – ответил казак, одергивая на себе новый кожух.

– Давай живей до кошевого! Не мешкай!..

Арсен удивленно посмотрел на товарищей, как бы спрашивая, что там стряслось, но никто ничего не знал.

– Бью челом тебе, славный кошевой атаман Иван Сирко! – торжественно поздоровался и низко поклонился кобзарь, когда Товкач ввел его в большую опрятную комнату войсковой канцелярии и шепнул, что перед ним – сам атаман. – У меня к тебе дело спешное… Важное и секретное… Сирко подал знак Товкачу, чтобы вышел, а сам встал из-за стола и сказал:

– Я здесь один, кобзарь… Садись, говори…

Он взял старика за руку и подвел к широкой скамье, покрытой пушистым ковром. Пока кобзарь садился, кошевой отступил назад и оперся рукой о стол.