Простите. Все это сейчас меня занимает. А говорить обо всем могу только с Вами — больше у меня никого нет. Вот и болтаю.
Вот и устраиваю баталии с машинкой и бумагой. И — чудесно! Если так уж случилось, что остался наедине с двумя этими материализациями (машинка — бумага) — будь бледен и беден, но — честен и чист. И — спокоен. Такова — данность. Данность дня. А ночью приказ — спать, то есть спасаться от себя.
Дождь идет у нас. Даже в комнате, мерещится, — дождь.
Пишу и радуюсь, что наконец-то пишу — Вам.
Мое обычное — Будьте Здоровы!
Обнимаю Вас и Василия Абгаровича! Целую Вас!
Ваш —
Дорогой Виктор Александрович, спасибо за подробное, интересное, такое талантливое письмо.
Будем ждать № 10 «Авроры». Вы, даже кастрированный, мне милее других, полных сил дураков.
Читаю очень интересную автобиографию Бенвенуто Челлини[277], написанную в 1500-х годах!
Белый гриб в 800 грамм — это счастье. Влад<имир> Владимирович> нашел когда-то тоже белый в 600 грамм и тоже был счастлив.
Бешено жду Вашу «Не ходи в лес». Уверена, что она великолепна!!!
15 октября летим на месяц к Арагону. Буду говорить о Вас. В Москве Леон сказал мне, что он давно сделал бы Вашу книгу. Лео мешает Клод: говорит, что Вас надо подать как великого поэта с большой рекламой, так он сказал о Вас. Есть о чем подумать.
Мишу пока жалко, приспособится. Главное, чтобы были выставки и успех. И надо, конечно, выучить язык. Без этого невозможно!
Живем все еще в Переделкине — скоро уже пять месяцев (со 2 мая) — весна и осень, а лета в этом году не было. Может быть, будет зимой?!
Я слабею, старею, противные ощущения!
Не забывайте нас! Обнимаю крепко.
Обнимаю крепко.
Вас<илий> Абг<аровин>
Дорогой мой Виктор Александрович, огорчена Вашим грустным письмом.
Ждем Ваши книжки — пусть хоть маленькие.
Бедный Слуцкий! Сейчас он рад бы есть сардельки хоть каждый день, но вместе с Таней…[278] Он заболел психически после ее смерти и до сих пор в больнице. Он очень ее любил. Никого не хочет видеть. Почти не ест.
Получили ли Вы приглашение из Парижа, для того чтобы участвовать там в Вечере поэзии? Если Вы хотите и у Вас есть силы полететь туда, а Вы приглашение не получили, напишите мне немедленно, и я напомню о Вас устроителю (Жоржу Сориа[279]). Остальные сами о себе напоминают!!
Условие: быть там здоровым и не пить!!
Я чувствую себя плохо: ужасающая слабость, опухли ноги, даже по комнате передвигаюсь с палкой.
Спасибо «Девушке Нине»[280] за то, что откармливает Вас. А где же Анна??! Вам не вредно объедаться?
Надеемся прожить в Переделкине до конца сентября. Вася пишет немного. Приезжают к нам со всех концов света: пишут книги о Маяковском, о Брике. Мне надоели эти «интервью»! Хочется, чтобы Маяковский и Брик были живы, рядом со мной, и чтобы нам при этом было лет на сорок меньше. Но так не бывает. А Вы в каком-то «Отепя»…
Мы оба крепко любим Вас.
Вы наш поэт № 1.
Обнимаем.
Дорогой наш Виктор Александрович!
Спасибо за удивительно интересное письмо. Не спрашивая Вашего разрешения, я всем его показываю.
Не удивляйтесь моему почерку. Два дня тому назад я упала, зверски расшиблась. Идти в больницу категорически отказалась. 16-го мне привезут рентгеновский аппарат, и мы узнаем что к чему: перелом шейки бедра или что-нибудь полегче — вывих, ушиб, растяжение…
Но скорее всего, перелом шейки бедра!!!!!!! Несмотря на это, любите меня немного. Жить мне осталось недолго…
Тина[281] — прелесть! Я перевела ей Ваше письмо. Стихи перевести не сумела. Я и то прочла их несколько раз, пока они дошли до меня. Но ведь и Хлебников труден.
Переделкино в этом году отпадает из-за моего дурацкого падения. А так хотелось подышать. Бедный мой Васик! Он ухаживает за мной самоотверженно. Ведь ему 76 лет! Все непросто. Он несколько раз прочел Ваше письмо.
Тина говорит, что Вы самый большой советский поэт и она сделает все, чтобы пригласить Вас.
Вася и я крепко обнимаем Вас и очень-очень любим.
Будьте здоровы! Найдите поскорее на лето жилье под Ленинградом.