Читаем Оборотень полностью

Гриня бегал по детской площадке в саду, запуская и догоняя свой красивый заводной самолетик. И не заметил, как забрался в дальний конец двора, к беседке. Там, привязанный к стволам вязов, раскачивался гамак, а в нём барахтались, словно боролись, мать и отец — загорелые и голые. Гриня сразу понял, что они не ссорятся, потому что они смеялись. Мама дрыгала в воздухе ногами, весело вскрикивала, била пятками отца по спине и по незагорелым ягодицам. Он тоже похохатывал и как-то смешно подпрыгивал. Гриня не удержался, хихикнул. Мать и отец одновременно повернули головы. Отец как будто испугался, но мама ещё сильнее засмеялась, замахала руками:

— Гришутка, малыш, иди сюда! Вот потеха!..

Но у отца напряглись плечи, он стал медленно приподниматься, и мальчика охватил страх: вот сейчас этот голый большой мужчина встанет, повернётся к нему… Стало жутко и стыдно, Гриня всхлипнул и побежал прочь. Но успел услышать мамин голос:

— Ну вот, испугал мальчишку! А так забавно было бы…

…Всё это Гриня помнил сам. Бабушка не могла ему этого рассказать, она и знать не знала ничего.

А дня через два, когда он раскачивался на качелях, прямо перед его глазами из окон дома полыхнуло пламя, загудело, он закричал, спрыгнул на взлёте, упал лицом в землю, а по затылку ему стукнула налетающая доска…

Дом горел, как картонный: полированное дерево, бархатные портьеры, ковры… Испачканный, ушибленный, испуганный до смерти мальчик забился в собачью будку. И пёс, лучший приятель его игр, такой же жутко испуганный, цапнул Гриню за ухо. Но потом узнал, заскулил, прижался… Когда пожарные вытащили мальчика из будки, он был в полуобморочном состоянии: с закатившимися глазами, окровавленный, в мокрых и перепачканных штанишках. Дом потушили, верхний этаж даже удалось спасти. Но вот отец и мать Грини оба оказались в подвале. Сгорели.

Потом кое-что удалось выяснить. У отца в подвале была оборудована мастерская. Он, даже став большим начальником, любил работать руками. В тот день он ремонтировал там забарахливший лодочный мотор. Мать, видимо, спустилась к нему, принесла поесть или выпить. Возможно, искра от сварочного аппарата отлетела далеко и попала на стоящие там банки с краскою. Они вспыхнули мгновенно. А входной люк, почему-то, заклинило…

— Знаю я, зачем твоя мамаша-шлёндра покойница спустилась в подвал и чем там занимались! Это самое она готова была вытворять сколько угодно и где угодно! Так и сгорела в грехе. И мужика за собой потянула…

А ухо у Грини загноилось. Сразу никто не обратил внимание, не до него было. Малыш плакал от боли, а все думали — от горя и тоски по родителям. Когда же бабушка дней через пять потащила его к врачу — пылающего от жара, — уже началась гангрена. Ухо пришлось ампутировать.

Когда рана перестала болеть, мальчик быстро забыл о своём недостающем ухе. Даже к изображению в зеркале привык и научился непроизвольно становиться так, чтобы собеседник оказывался справа — лучше было слышно. Но в школе, уже в первом классе, ему жестоко напомнили о потере.

Это сейчас в школу можно ходить в ковбойской, хоть в рокерской амуниции, и волосы отпускать до плеч. Тогда же, в Гринины школьные времена, всех мальчишек стригли «под одну гребёнку» — почти налысо, только чубчик надо лбом. И бегали пацаны вплоть до восьмого класса лопоухие. Вот Гриня и стал со своей ассиметричной головой и рубцом шрама предметом для насмешек. Кто-то из старшеклассников спросил:

— Тебя не Петькой зовут? Жаль… Был бы Пьером Безуховым.

Однако литературная кличка не прижилась. А вот «урод ушастый» — прилипла. Мальчик чувствовал себя изгоем, жался по углам, вслух отмалчивался, а про себя, молча, грязно ругался. Заимел привычку скрежетать зубами, когда никто не слышит, и прозрачные глаза его при этом темнели от злобы.

А ещё он возненавидел собак. Уж очень часто бабушка повторяла:

— Это псина проклятая тебя изуродовала. Ты её ласкал, кормил с руки, а она хвать, и нет уха! Сколько волка не корми…

Гриня шарахался от всех собак, даже если пёс трусил мимо, не обращая на него внимания. Ему казалось, что в округе уйма бродячих собак и все готовы вцепиться в него. Но особенно мальчик стал ненавидеть хозяйских псов. Он смотрел на них — ухоженных, полных достоинства, с красивыми ошейниками, — и чувствовал, как подступает к горлу тошнота, полная желчи и чёрной крови. Хотелось вцепиться зубами в ухо, бок или даже морду, чтоб собака облилась кровью и завизжала от боли, как когда-то он, маленький!..

Но страх оставался ещё сильнее злости. Грине было десять лет, когда он понял, как можно преодолеть этот страх. Первый убитый им кот был котом самой бабушки. Мальчик задушил его дома, когда был один, унёс в сумке на задворки, где между гаражей заросла высоким бурьяном и полынью любимая им полянка. Там он перочинным ножом несколько раз ткнул мёртвого зверька в живот и бок. Да, для того, чтобы сделать то же с собакой, ему ещё не хватало смелости и сил. Но ощущая под рукой шерсть и податливое тело, вдыхая смрадный звериный запах, он представлял, что перед ним псина. И знал, что скоро отомстит за себя…