Читаем Назад в СССР 3 полностью

Мы с Погодиным вышли из кабинета Горохова. Сегодня нам ничего такого особого не поручили — в слежке не участвовали, в вечерний рейд с подсадными уточками тоже пропустим, вчера с Сонькой ходили, поэтому оказались в свободном полете. Отрабатывали по плану Горохова, круг общения всех владельцев белых Волг. Следователь предположил, что владельцы могли утаить что-то. Допустим, родственник или друг брал машину, а владелец это скрыл – или испугался, или действительно рыльце в пушку. Поэтому Горохов собрал данные на всех владельцев таких авто и пустил их на так называемую оперативную доработку. Обходили по второму кругу мы всех владельцев и каверзные вопросы задавали.

Был в этом смысл. Некий приемчик психологический. Например, преступник поначалу наврал с три короба и думал, что отбрехался. Все вокруг него улеглось, считал, что спрыгнул, а тут второй раз органы заявляются и вопросики те же самые, неудобные задавать начинают. Если есть в чем каяться, первое, что человек подумает, что вычислили его все-таки, потому и пришли снова. А дальше два варианта: либо юлить будет, либо сознается.

Второй предпочтительнее, но и первый выдаст его. При таком раскладе разницу в поведении уловить можно. А там уже и дожимать. В мое время еще полиграф применить можно было. Детектор лжи он же. Вранье отменно приборчик показывал, считывая ритмы сердечные, давление и даже потоотделение.

Насколько я знал, первые чернильно-пишущие полиграфы в СССР уже изобретены сейчас, но распространение они не получат еще долго, и то потом их компьютерные сменят. В семидесятых они считаются мракобесием и лженаучным методом. Почему? Думаю, все дело в самих корифеях права и власть предержащих. Никто не хочет оголяться перед народом, а полиграф мог бы многое о них самих рассказать.

— Ну, рассказывай! — Федя заговорщически посмотрел на меня, как только мы вышли на улицу, подальше от лишних глаз и ушей.

— Думаю, сегодня оставим владельцев “Волг” в покое и сами попробуем прощупать Зинченко, без шума и пыли.

— Да я не про это!

— А про что? — недоумевал я.

— Сам знаешь, — надувшись, пробубнил Погодин. — А еще друг называется… Я же сам хотел ее проводить.

— Прости, друг, но Сонька не для тебя…

— Почему?! — встрепенулся Погодин, раздувая щеки. — Потому что я рожей не вышел или статью? Как ты?

— Нет, Федя, потому что ты хороший… А Сонька — повариха…

— У нас в стране — все работы хороши, — декларативно выдал Федя известный шаблон. — И хотел тебе напомнить, что ты тоже отнюдь не директор или парторг какой-нибудь, а всего лишь простой слесарь.

— Да я не про род деятельности, Сонька – она по жизни повариха. Все на вкус пробует, пенку снимает, а не понравится – выкинет. Сдерет с тебя шкурку, как с картофелинки, и в кипяток зашвырнет.

— В каком смысле – в кипяток?

— В переносном, Федя. У нее из таких, как мы целый бульон заготовлен на все случаи жизни…

— Ты думаешь, она блудница? Так это правда, что про нее говорят? Расскажи, что у вас было! Она что? Поцеловать себя на прощание позволила?

— Хуже, Федя. Держись. Только между нами. Сама первая поцеловала…

— Вот стерва!

— Почему стерва? Тебе она ничего не обещала, такой у нее характер, мужчин целовать любит. Не для тебя она…

— Это почему? - снова насупился он.

— На таких, Федя, не женятся, а тебе о семье уже думать пора. Сколько тебе? Тридцатка скоро.

— Вообще-то мне двадцать пять только стукнуло.

— Не обольщайся, друг, не успеешь оглянуться, и тебе уже за полтинник. Вместо жены пиво, вместо детей сигареты. Вместо тещи — язва с подагрой, и никому ты не нужен, кроме своего старого друга. Но и у друга может фляга свистнуть, однажды, он возьмет и убьет тебя.

— Какая мрачная картина… И кто же тот друг, что меня убьет? Не ты ли случайно?

Я стряхнул горечь прошлой жизни, вспомнил, где я и кто, и ответил:

— Это я так, гипотетически рассуждаю. И не про тебя вовсе, а вообще о жизни. Работа – это хорошо, но если на ней жениться, то когда-нибудь она тебя пережует и выплюнет, и ничего у тебя не останется. И тебя самого не останется.

— Ха! Ты сам пашешь за двоих! И предлагаешь мне поменьше работать!

— Предлагаю тебе жизнь свою устраивать, не затягивать…

— А ты? Сам-то бобылем ходишь! Парень видный, а с девками я тебя не видал.

— А мне, Федя, пока чужие жизни надо устроить, а со своей временно перебьюсь…

— Какие это – чужие? — Погодин принял это на свой счет. — Я что? Маленький?

— Ты нет, а Олег – да.

— Блин! Я и забыл про него совсем! Как он там?

— Да поправился уже почти. Молоток. Здоровьем в мать пошел. Несгибаемый. Вот только держат его в больничке положенные три недели. Пока не выписывают. Но я к нему каждый день наведываюсь. Книжки читаю, последний раз про Хоттабыча читал. Особенно ему понравилось. Пионер Волька там желания свои исполняет. Правда, всегда нелепо получается, но интересно.

— Удивляюсь тебе, Петров! Когда ты все успеваешь? И почему, скажи, ты так к мальчику этому привязался? Ну спасли мы его… Теперь-то он в безопасности… Пусть родственники о нем заботятся или государство, в конце концов.