Читаем Маска Дантеса полностью

Было еще одно занятие, коим в безделье и неподвижности станции можно было предаваться часами. Пировать. Весь день или всю ночь просиживать в ресторане. В задумчивости прогуливаться вдоль столов с подносами. Вот нежнейшая рыба, алым цветом напоминающая кайму сенаторской тоги, вот ажурные ломтики сыров, одни янтарные, другие тронутые патиной плесени. Груды креветок и черной икры; мидии, обложенные ломтиками лимона, блекло-розовые эскалопы в грибном соусе… Официанты в белых крахмальных куртках пополняют и пополняют блюда, пока гости меланхолически двигают челюстями и все чаще и чаще поглядывают на светящуюся надпись “вомиториум”, где можно быстро и безболезненно освободить желудок, чтобы наполнить его десертом. В этом обжорстве (Марк называл его на французский манер “гурманство”) почти не было расточительства: выблеванные продукты тут же поступали на переработку и через пару часов красовались в ярких обертках на нижних палубах. Биотехнологии избавили человечество от брезгливости.

“Лериа, прекрасная фея, озерная фея”, – звучал в ресторане популярный мотив.

Слова эти бесили Лери.

“Автора надо выкинуть в открытый космос без скафандра”, – твердила она, едва заслышав мелодию.

И предпочитала завтракать и ужинать в кафе, где можно было заказать песню для личного прослушивания.

Зато Марк посещал ресторан с завидной регулярностью. Вкус блюд – вот что практически напрочь отсутствовало в генетической памяти. Их названия, их вид – все было знакомо. Но как яркая этикетка – не более. Лишь во сне удавалось вспомнить букет вина, вкус печеночного паштета или фаршированного поросенка… Наяву каждый ломтик сыра и каждый глоток вина походил на маленькое открытие.

“Суррогат… – шептал насмешливый голос предков. – Зачем помнить фальшивое? Стоит хранить только истинное…”

– Уж если патрицию и предаваться развлечениям, то каким-нибудь дерзким, невероятным, экстремальным… так, чтобы глаза на лоб лезли! – комментировал их времяпрепровождение Флакк. – Жду – не дождусь, когда вернусь к своей когорте. Уж с ними я никогда не скучаю!

Но Корвин мечтал не о развлечениях. Больше всего на свете ему хотелось применить свои силы и доказать, что раб с плантаций барона Фейра вновь стал настоящим патрицием, и генетическая память рода Корвинов, полностью вернулась к нему. Возможно, ему придется доказывать это год за годом, до конца своих дней. Юноша изнывал от вынужденного безделья и втайне надеялся, что на базе свершится страшное преступление. А он, Марк Валерий Корвин, самый лучший следователь галактики, это преступление раскроет. Но никто никого не убивал, не исчезали секретные документы, не появлялись неизвестные красотки, молящие о помощи. Лишь в барах нижней палубы дрались отпускники-грузчики, и охранникам приходилось их разнимать.

– Почему сенат не отвечает? – спрашивал Марк, меряя шагами свою удобную, хотя и не очень просторную каюту на станции.

Трибун Флакк, развалившийся напротив него в кресле с бокалом в руке, отвечал флегматично:

– На Лации слишком много людей, не заинтересованных в том, чтобы патриций вновь стал следователем по особо важным делам.

– Разве они не обязаны меня назначить?! – возмутился Марк. – Я справился с первым делом и…

– Обязаны, – подтвердил Флакк. – Но сенаторы наверняка отыщут десяток причин, чтобы отказать. Во-первых, как я уже сказал, ты знаешь все их тайны, большие, средние и маленькие – на любой вкус. Во-вторых, ты – бывший раб и для них чужак, куда хуже плебея. Сознавать, что они вручают тебе почти неограниченную власть, для нобилей Лация невыносимо.

– И что теперь? – уныло спросил Марк.

– Тебе не хватает самоуверенности. В свой талант ты поверил, умение показал. Но до сих пор ведешь себя не как патриций.

– А как они ведут себя? Как? Я лично не замечаю разницы.

– Патриции считают себя властелинами мира. Ты не таков.

– Где уж… – скривил губы Марк.

Еще в прошлом году он не мог выбирать даже, что будет есть на обед, и будет ли есть вообще. Какой же из него властитель мира! После бегства с Колесницы Фаэтона Марк запретил себе вспоминать о своем рабском прошлом. Но вскоре понял, что так просто от двенадцати лет ношения ошейника с управляющим чипом не избавиться. Можно ли как-то извлечь пользу из двенадцати лет унижений?

Патрицию Марку, чья генетическая память простиралась на сотни лет в прошлое, было особенно жаль эти двенадцать настоящих лет, потраченных впустую. Пусть старость удалось отстрочить, жизнь человеческая все еще не так уж длинна… Сто двадцать – сто тридцать лет… Максимум сто пятьдесят. Память о чужих жизнях лишь напоминает о краткости твоей собственной. Говорят, на планете Олимп обитают бессмертные. Но на Олимпе надо родиться. Или попасть туда ребенком. Обычные люди среди бессмертных могут находиться лишь несколько дней. Иначе смерть. Почему – неведомо. Тайну эту олимпийцы хранят нерушимо.