Читаем Марина Цветаева. Письма 1924-1927 полностью

Этого сына я (боясь!) желала страстно, и, если Бог мне его не послал, то, очевидно, потому что лучше знает. Я желала этого до последнего часа. И ни одного ребенка с этого часа не вижу без дикой растравы. Каждой фабричной из предместья завидую. И KА́K — всем тем, с которыми он, пытаясь забыть меня, будет коротать и длить (а может быть уже коротает и длит!) свои земные ночи! Потому что его дело — жизнь: т.е. забыть меня. Поэтому я и молиться не могу, как в детстве: «Дай Бог, чтобы он меня не забыл», — «забыл!» — должна.

И любить его не могу (хотя бы заочно!) — потому что это и заочно не дает жить, превращается (любимому) в сны, в тоску.

Я ничего для него не могу, я могу только одно для него: не быть.

А жить — нужно. (С<ережа>, Аля.) А жить — нечем. Вся жизнь на до и после. До ^{3} — все мое будущее! Мое будущее — это вчера, ясно? Я — без завтра.

Остается одно: стихи. Но: вне меня (живой!) они ему не нужны (любит Гумилева, я — не его поэт!) [11] Стало быть: и эта дорога отпадает. Остается одно: стихии: моря, снега, ветра. Но все это — опять в любовь. А любовь — только в него!

Друг, Вы теперь понимаете, почему мне необходимо, чтобы Вы меня любили. (Называйте дружбой, все равно.) Ведь меня нет, только через любовь ко мне я пойму, что существую. Раз Вы все время будете говорить: «ты… твое… тебя», я наконец, пойму, что это «ты» — есть. Раньше: «люблю, стало быть существую», теперь: «Любима, стало быть…»

Ваша любовь ко мне будет добрым делом, почти что воскрешением из мертвых. И от Вашей любви ко мне я когда-нибудь, в свой час, попрошу еще большего. Но речь об этом — в свой час.

Есть стихи, — мало. Читали ли мое «Приключение»? (В «Воле России») [12]. Пришлю. И, кажется, еще из моих «Земных Примет» скоро будет напечатано. Тоже пришлю. В феврале или марте выйдет моя сказка «Мо́лодец», здесь, в Праге [13]. Одна из любимых моих вещей.

Получив Ваш ответ, обращусь к Вам с одним предложением (советом, требованием, просьбой), касающимся в равной мере и Вас и меня. Вещь, которой Вы увлечетесь. Но до оглашения ее мне нужен Ваш ответ.

Rue Bonaparte, 52 bis. Между площадями St. Sulpice и St. Germain des Prés. Часто, в задумчивости, входила в противоположную дверь, и привратница, с усмешкой: «Melle se trompe souvent de porte» ^{4}. (Так я, м<ожет> б<ыть>, случайно вместо ада попаду в рай!) Любовь к Наполеону II и одновременно — к некоему Monsieur Maurice, 18-ти лет, кончающему collégien ^{5}. И еще — к Mlle James, professeur de langue française ^{6}, 30-летней женщине, с бешеными глазами.

— «Aimez-Vous Edmond Rostand, Madame?» ^{7}

(Я, из восхищения… и здравого смысла не могла ей говорить Mlle.)

И она, обеспокоенная:

— «Est-ce que j'ai une tête á aimer Rostand?» ^{8}

Нет, tête ^{9} y нее была не ростановская, скорее бестиальная: головка змеи с низким лбом: Кармен!

Когда же я — 16-ти лет, из хорошего дома и в полной невинности — не удержавшись, целовала ей руки:

— «Quelle drôle de chose que ces jeunes filles russes! Etes-vous peut-être poète en votre landue?» ^{10}

Итак, до письма.

Знаете ли Вы, что последняя строчка моя к Вам (так и осталась без предыдущих!) была:

«ДО СВИДАНЬЯ, ТО ЕСТЬ: ДО СТРАДАНЬЯ!»

Впервые письма М. Цветаевой к А. Бахраху были опубликованы адресатом писем с большими купюрами в журнале «Мосты», Мюнхен, 1960, № 5. С. 304–318 и 1961, № 6, С. 319–341. Полностью — Новый Журнал, 1990, № 180. С 215–253 и 1991, № 181, С. 98–138. с неточностями и без комментариев (публ. А. Тюрина). Полностью (с исправлением неточностей и научным комментарием) Литературное обозрение, 1991, № 8, С. 99–109; № 9, С. 102–112; № 10, С. 100–112 (публ. Дж. Mалмстада). СС-6. С. 557–626 (по предыдущей публикации с небольшими исправлениями). Печ. по СС-6. С. 620–623.

<Январь 1924 г.>[14]