От воды тает и обливает горло кровью монета, на которую я, приклеивая ее к нёбу, рассчитывал как на аметист. Растаяла бы она, опусти ее кто-нибудь другой в злополучный сосуд? Тают ли монеты, что я топлю в заповедном роднике, что намывает к рассвету река? Из чьей ни крови - и чья они плата?..
Канина кивает.
- Отлично.
И запивает свой вердикт из того же кувшина. Контуберний взрывается восторженными криками.
- Ура! Вывели Ная на чистую воду!
- Сейчас его еще куда-нибудь выведут!
- Ну вы же понима-а-аете!
Я с такой поспешностью вскакиваю на ноги, что расстегивается пряжка и валится с плеч плащ, холодный и скользкий, обагряя землю, словно остывшая кровь. Восторгу соратников нет предела.
- Декан, он готов!
- Оставь и тунику, Най, она тебе тоже не понадобится!
- Ну вы же понима-а-аете!
- Да идите вы! - прощаюсь я, понимая лишь - по пристальному взгляду Канины, - что его терпение испытывают. Не бражники - я.
- Это ты иди - сам разумеешь куда!
И я иду, но на полушаге декан останавливается.
- Выпей еще, - советует он. - Не повредит.
Он знает: с каждым новым глотком нарастает ощущение, что все происходит не здесь и не со мной. Он думает: лучше пить столько, сколько вмещает память, - или не пить совсем. Одного он и не подозревает: я не смогу показать ему истоки реки, если он не сможет растворить железную монету в первородную кровь. Мне это по силам - мне это было по силам уже при дворе.
Я лежу в палатке, опираясь на левый бок, словно при трапезе, и вонзив острие локтя в складки подостланного плаща.
- Эй, Най! - взывают снаружи. - Долго нам ждать твоего летейского пойла? Разве мы тебе не заплатили? Когда, в преисподнюю, соберешься наконец? В глотке сухо как...
Ежевечерняя пирушка в самом разгаре.
Я лениво листаю одолженный кодекс-палимпсест. Пергамент выскоблен небрежно - кое-где из-под приапических стишков брезжит вместо света ученый трактат. "Мантуя, - читаю я, - поселение при... именем своим... этрускам... Мания... безумия... бог подземного царства... блаженным манам... иначе... Плутон".