Читаем Мадемуазель Виктория полностью

Вот и вся семья в окнах третьего этажа. Разувшись, опустившись на колени, сидят на молитвенных ковриках. Сложили руки у лица, смотрят в небо, задумались. А может, разговаривают со своим богом — аллахом, советуются о своих сегодняшних делах. Потом вдруг низко кланяются, почти касаясь лбом пола, и медленно распрямляются, проводя руками по лицу, будто умываются из ручья.

Отец Азы и Леми — грузный, с редкими волосами, гладко зачесанными назад, с выпуклыми глазами, в белом европейском костюме. Распрямляясь, он поворачивает руку и смотрит на часы. Отцу Азы и Леми всегда некогда, Он деловой человек. «Бизнесмен средней руки», как говорит о нем папа.

А что значит — «средней руки»? Наверное, совсем никудышный…

Аза я Леми тоже старательно кланяются и смотрят в небо, секретничают с аллахом о своих девчоночьих делах.

Вот Леми подняла глаза, увидела Вику сквозь зеленую зававесь бугенвиллий. Улыбнулась и шепнула что-то Азе. Мать, хмурясь, окрикивает дочерей и, не глядя на Вику, закрывает жалюзи.

Вика отворачивается. Действительно, нехорошо подглядывать. Она смотрит направо. Там посольство Таиланда. Во дворце слуги моют посольские машины с пестрыми флажками, на крыльях.

В посольстве неинтересно, там вся жизнь идет за высоким забором-решеткой, за тяжелыми опущенными портьерами. У ворот, заложив руки за спину, скучает арабский полицейский в белом пробковом шлеме.

Из-за посольства выплывает огромный «кадиллак». Растянулся почти на пол-улицы. В широкой зеркальной крыше автомобиля отражаются дома: Азы и Леми и русская колония, узкая полоска неба и солнце.

Неужели одно и то же солнце светит над всем миром? И над Марфином — такое близкое, чистое, красное, на которое можно смотреть по утрам не щурясь. И над Каиром — бледное, будто выгоревшее наполовину, уставшее раскалять камни города, вы-жигать пустыню. Совсем разные солнца.

— Алла-алла-алла! — кричит магнитофонный муэдзин с минарета.

Умм! Умм! Умм! — гремит электронный звонарь в невидимой, церкви.

— Фрауля! Фрауля! — поет торговец клубникой.

Он несет большую плетеную корзину на голове, сверху его не видно, только корзина с розовой клубникой плывет по улице.

Фыркают моторы в посольском дворе.

Муэдзин зовет на утреннюю молитву — значит, шесть часов утра. Каир уже на ногах. Спешат в магазины слуги и те, у кого, нет денег на слуг. Открываются офисы, кинотеатры и музеи — надо успеть сделать ровно половину дел до полудня, до того, как солнце зальет улицы раскаленным маревом, загонит все живое в тень. Тогда вымрут улицы египетской столицы. Люди попрячутся в прохладные холлы, в комнаты, в каморки, под разноцветные зонтики чайных и кофеен и будут пережидать жару;

Но пока утро. Аромат цветов еще не перебит испарениями бензина. Освеженная ночной прохладой, пахнет каждая травинка. С берега Нила доносится запах эвкалиптов и жасмина. Слева — в конце улицы — Нил. Справа за домами — канал Бахр-эль-Ама. Между ними вытянулся остров Гезира. В северной части острова — Замалек: район богатых видя, особняков, посольств. Здесь не место слепым каменным лачугам, которыми забит Старый город. В Замалеке — колония советских специалистов, особняк в четыре этажа с плоской крышей.

На первом этаже живут переводчики. У них нет пока своих квартир, поэтому и семьи в Советском Союзе. А сами хозяева первого этажа в командировке на Асуанской плотине.

На втором этаже — Лисицыны. Светка, конечно, еще спит и будет спать до самой школы. Перед школой ее поднимут и будут одевать папа с мамой, а она будет хныкать и капризничать. И в школу явится заспанной, растрепанной и злой. На балконе третьего этажа стоят Вика в ночной рубашке до пят. Вика загорела до черноты, к ней на улице обращаются по-арабски. Не то, что эта вредина Лисицына. Та меняет кожу через каждые три дня, ходит красная, как вареный рак, поэтому и в самую жару закутана с ног до головы.

С четвертого этажа доносится басовитый рев Настьки Черных! Будто реактивный самолет взлетает. Вчера объелась во дворе незрелого манго, теперь ее поят касторкой, и Настька орет, заглушая муэдзина и колокол. Даже невозмутимые таиландцы оборачиваются на окна русской колонии…

Мама заглядывает в лоджию:

— Вот ты где! А я тебя обыскалась. Марш постель заправлять и умываться, а то сейчас эти придут!

Ванная в другом конце этажа. Слева и справа по коридору бесконечные двери: кухня, гостиная и шесть комнат. В такой квартире и заблудиться недолго. Вся семья занимает только две комнаты: в одной папа и мама, а напротив — Вика. Остальные пусты. В прятки бы здесь играть, да не с кем. А эти — это слуги, Мухаммед и Закирия.

Ох, как не любит мама слуг! Утром появляются, неслышные, как тени, поклонятся от дверей: «Сайда, мадам, сайда, мистер, сайда, мадемуазель», — и за работу.

Мухаммед — старик, короткие седые волосы прячет под белой чалмой. Мухаммед — нубиец, очень смуглый, темнее египтян. Лицо его перекошено полиомиелитом; по щекам — морщины и шрамы. Из-под серой длинной рубахи — галабии торчат тонкие ноги с широкими, растоптанными ступнями.