Читаем Любовь с первой строчки (СИ) полностью

Наконец, вхожу в библиотеку и окунаюсь в тихий, неспешный мир с особым, интеллигентным запахом книжной пыли вперемешку с типографским запахом свежих газет и пряным ароматом комнатных цветов. Здесь царит несуетность, тишина и какая-никакая свобода выбора, здесь, закутанные в шарфы, простуженные библиотекарши с услужливым благоговейным трепетом вынимают из запасников редкие издания (на три дня, не больше!) и охотно берут на карандаш твои заявки.

Выкладываю из корзинки стопку книг, читательский билет, - и отправляюсь бродить вдоль стеллажей. Любимая тема -- журналы: "Нева", "Новый мир", "Юность" - все номера не первой, и даже не второй свежести, а "Наука и религия" - вовсе годичной давности, то есть за 1984 год. Листаю, просматриваю, все интересно, на всем нужно будет остановиться более подробно.

Неожиданно взгляд выхватывает отрывок из повести незнакомого ленинградского писателя. Строчки бегут перед глазами, нет, вовсе не строчки это журнальные, а собственные мысли, мои мысли, вынутые автором из глубин памяти, таких ископаемых глубин, что невольно задумываешься: не из прошлой ли жизни память? От доверительного слога становится неловко, так бывает, если случайно заглянешь в чужой дневник и наткнешься на откровенные душевные излияния. Но оторваться невозможно.

"...что мы знаем о душе Чайковского - судим только косвенно: по трио, по Шестой симфонии. Теперь представим: отнялся бы у него мелодический дар или просто оглох бы в детстве, скарлатина бы осложнилась - значит и не было бы Чайковского? Да, для нас бы не было. А для него самого? Душа-то в нём осталась та же - та же, что породила трио и Шестую. Только вся внутри, без выхода во вне. Вот и был бы бесталанный гений. А сколько таких! Сразу просится вопрос, вопрос-возражение: ну и пусть себе живёт, радуется своей полной душе - трагедия-то в чём? А ведь есть трагедия! Трагедия собаки, которая благороднее некоторых людей, но языка не дано - и остаётся существом низшим. Самовыражение, оно как голод и жажда: требует утоления. И коли не утолишь - беда. Вот я и спрашиваю снова, не спрашиваю - вопрошаю: ТАК ЧТО ЖЕ НАМ ДЕЛАТЬ, БЕСТАЛАННЫМ ГЕНИЯМ МНОГОЧИСЛЕННЫМ?!"

Смотрю заголовок: "Человек, который не умеет кричать", задумчиво листаю страницы. Разве можно не уметь кричать? Это в наше-то время, когда "Крик" - картина норвежского художника - объявлена символом 20 века! Странный, и вовсе не бесталанный гений этот Сергей Сеньшин, втайне мечтающий о слушателях, а еще лучше - "о восторженной слушательнице".

В сноске указано: писатель Михаил Чулаки, 1941 год рождения, ленинградец. Тут же фото: не выразительное, незначительное мужское лицо, очки, усы, все слишком невнятно, даже возраст определить сложно. Нет, не нахожу ничего выдающегося.

Прочитываю отрывки из повести еще раз, более внимательно, и слышу свой внутренний голос, срывающийся на крик (уж я-то, дитя 20 века, умею кричать, и вслух, и про себя): я! я хочу стать твоей восторженной слушательницей, дорогой писатель!

Теперь на полках книжных магазинов я искала имя того самого автора, и все тщетно. А еще стала чаще задумываться. Отчего мне так скучно жить?! Обычная я девушка, простая, бесталанная, нет во мне особенных способностей, из-за которых могла бы страдать и мучиться. Здоровье, счастье в личной жизни и успехи в работе - все при мне, сын в школу пошел, терпеливый, любящий муж, (и зачем он, такой милый, красивый и воспитанный влюбился в меня, несносную, строптивую, совсем не ту, не такую, не правильную), радоваться бы, квартиру новую обустраивать, занавески развешивать, пироги печь... Отчего так тоскливо супружество? После свадьбы опьяняющий восторг новизны сменился ощущением обмана так же быстро, как меняются театральные декорации. Вроде шагала вверх и вперед, по широкой парадной лестнице, а очутилась - в ловушке. Стоп.. дальше никакого просвета: направо пойдешь - долг и усталость пожнешь, налево пойдешь -- в бытовой рутине увязнешь, прямо пойдешь - мечты разобьешь.