Он шёл туда, куда никто
из вас доселе не совался.
Спаси, Господь, его за то,
что он, хотя-бы, попытался.
Его далёкая звезда
светила сумрачно и грустно.
А вы что делали тогда?
Побьюсь, что праздновали труса.
В миру, который он создал,
увы, не скрыться, не остаться.
Никто ему не помешал
нести свой крест и надорваться.
Остались вы, а он ушёл
навек от этого соседства,
Он выбрал лучшее из зол, —
куда ж ещё от жизни деться?
Как просто в смутные года
сидеть и поджидать погоды...
А жизнь летела в никуда.
Так что ж вы ропщите, уроды?
Победа
Ну вот и дожили почти что до лета,
тревоги и дни растеряв на пути,
но вдруг перед нами Жар-птица Победа
взмахнула крылами и в небо летит.
Нет, не было нам ни легко, ни спокойно,
и марши играли под грохот боев.
Ах, если б на этом закончились войны,
и вышел весь спрос на глупцов и врагов!
Мы дышим листвой, а не порохом с гарью,
на наших глазах расцветают сады,
букеты подснежников девушкам дарят,
кладут на могилы погибших цветы.
Салюты и грозы грохочут по свету,
но что-то щемящее рвётся в груди:
а вдруг не последняя эта Победа,
и все наши войны ещё впереди?
Для того, чтоб меньше Русь страдала...
Для того, чтоб меньше Русь страдала,
чтобы пелось в рощах соловью,
тяжкий крест Сизифа и Тантала
взваливал я нА спину свою.
Шёл путём, не зная передышки,
на привале сразу падал в сон,
если рифмовал, то не для книжки,
ветру подпевая в унисон.
И когда меня забыли дома,
а чужбина песням не вняла,
загляделся я в небесный омут,
в дальний край, где звёздам нет числа.
Там, где мы, увы, наряд ли будем
со своими догмами нужны,
только звёзды светят нежно людям
в стороне от мира и войны.
Зная, что в плену земного круга
ласки и привета не найду,
и поняв, что нет вернее друга,
выбрал себе нА небе звезду.
Три мои дороги
Три мои дороги —
море, высь, земля,
три мои товарища,
посредине я.
Бьётся море в берег,
но ему не верю.
В море можно утонуть,
море — ненадёжный путь.
Всё рождается на небе,
из земли ручьи текут.
Счастье в доме, в тёплом хлебе
и когда тебя поймут.
Мы, увы, не боги,
но всё мочь хотим.
Горные отроги
тянут на Олимп.
Отрываемся от скал,
крылья плавит солнце.
Зря Икар с небес упал,
можно побороться!
На земле не так силён ты, —
хоть кругла, да тяжела! —
подсекают горизонты
зоркость мысли, взмах крыла.
Но когда ни птиц, ни звёзд
и дожди без отдыха, —
обрывается полёт,
не хватает воздуха.
Серым скалам поклонись,
в их пещеры опустись.
Нисхожденье — путь тернистый,
кровь сосёт из крыльев высь.
Облети ты хоть всё небо,
землю пешим обойди —
будешь рад теплу и хлебу,
трём хранителям пути.
Воздух, глина и вода, —
радости и болести.
И от них мы никуда
не уйдём, не скроемся.
Три дороги, что создали
жизнь мою и мысль мою,
я полезен вам едва ли,
но о вас всегда пою.
Поэты
Мы — неприкаянные боги,
скользим по линиям дорог.
В сандалиях крылатых ноги.
А срок? Нам не отмечен срок.
Всё рвемся в солнечные дали,
то обгоняя день, то нет.
Спешим туда, где нас не ждали, —
там боль и крик, и море бед...
И зорко вглядываясь в лица,
разгадывая суть речей,
мы обращаем их в страницы,
где песни — голоса людей.
Памяти Олега Даля
Никто и слова не сказал,
когда ты умер.
Как будто вышел на вокзал
и мчишь в Сухуми.
Раскованный и молодой,
ты надорвался
не видя света над страной.
Не попрощался...
Слова: «Печально я гляжу...»
горюют с плёнки,
как будто в дом к тебе вхожу,
а ты негромко:
«Что ж ты так поздно? Я уже,
как видишь, кончен.
Нет правды, нет её уже,
и дело к ночи...».
Что значит нашим подлецам
стон, кара божья?
За что вы рвёте нам сердца
судьбой и ложью?!
Несправедливостей не снёс —
аорту рвали!
Но кто заменит, вот вопрос,
Олега Даля?
Из Франсуа Вийона
Я — Франсуа, чем удручён.
В Париже, что близ Понтуаза,
рождён. Верёвкою в туазу
мой будет вес определён.
Русское слово
Страна голодных и убогих,
едва прикрывшая свой срам,
Россия брошена под ноги
врагам, торговцам, шулерам.
Кому она пример и светоч,
где мастера высоких фраз?
Томов завистливая немочь
с лотков дурачит глянцем нас.
Нет Гоголя и нет Толстого, —
одни Булгарины в ходу,
но русское воскреснет слово
в каком неведомо году.
Оно не матерно, не плоско,
оно — душа, им дышит грудь.
Так блеск камней и пышность лоска
затмит сияющая суть.
Науму Гребневу, поэту и переводчику
Для того, чтоб душа, воспарив,
устремлялась из сумерек к свету, —
волнам хаоса мыслей и рифм
вопреки — континенты поэтов.
Где безмолвье жило до поры,
пустота заменяла сознанье,
мастер слов созидает миры,
как Господь создавал Мирозданье.
В Прометеевом горном краю,
где случалось ещё не такое,
дарит он гениальность свою
тем, кто, может, того и не стоит.
Все другие дела отложив,
не отмеченный славою вящей,
он своим вдохновением жив, —
человек и поэт настоящий.
Вот и память о нём занесли,