Читаем Игедо полностью

Вот поэтому Бастиан предпочёл бы ещё раз встретить Глиняного Едока, или огромного, мохнатого Альфина с длинным жгучим языком, как тогда, на болотах Пье-Кайпы, в душной зелёной тени кайпарских гниющих лесов. Прикажи стреге, или убей стрегу, и призванные ею существа, обретя свободу, скорее всего уйдут сами. А вот с Красной Птицей такое не пройдёт — каждая из них повинуется только своим Королям. Если бы Бастиан ведал настоящее имя Птицы, он мог бы попытаться подчинить её себе, но в Столистове не было упомянуто ни одного такого. О Птицах, их Королях и Второй Луне было вообще известно мало, так — выцветшие строки в древних книгах да кое-какие сведения, добытые за ту пору, с которой Птицы научились владеть людской речью. Уже лет двадцать как.

Он легонько свистнул, и Мосол начал спуск — туда, вперёд, где после падения Красной Птицы ещё горели леса. Ко Ржи, и Ледо Ютре по кличе Лайка, одинокой ведьме с травой в волосах.

Дорога, уходившая к далёким пока сёлам, почти не вилась; так, петляла немного.

Слева, внизу, виднелась прогалина — одичалый сад согбенных яблонь, с перекрученными, тёмными замшелыми стволами, редкой, пронзительно яркой листвой, с глянцевитыми отблесками редких и мелких яблок. Останки изгороди намекали на то, что здесь когда-то жили люди; а больше ничего не намекало, даже слегка.

Бастиан спустился с холма, накормил Мосла яблоками. Хоть яблони уродили что-то в этой пустой земле, обескровленной, наверное, ещё древним железным городом, который стоял тут и в те времена, когда Короли Второй Луны попытались впервые ступить на земную твердь.

Потом капитан вернулся в седло, и они отправились дальше.

Среди прочих стрегоньеров Бастиан отличался одним — своим конём, который чуял магию гораздо лучше всяких натасканных канареек, скарабеев, запаянных в стеклянный шар и прочих магнитных, светящихся, песчаных амулетов его коллег. Мосол был тяжёл нравом, несдержан, безумен, пропитан ядами так, что становился иногда опасным и для своего хозяина — магия, зелья и ужас смешались в нём, просочили его плоть и заменили кровь — но Бастиан управлялся с ним: Мосол был предан своему спасителю. Шкура чубарого коня была покрыта шрамами, кое-где просвечивала глянцевая розовая кожа; раздроблённые копыта стянуты стальными обручами, а глаза закрыты железными пластинами, чтобы он вёл себя спокойнее. Этого коня Бастиан добыл у ведьм, и он давно был не в себе. Говорят, ведьмы взяли его с бойни, где он последний оставался в живых, и тогда уже обезумел от ужаса и запах крови. Они поили его зельями, чтобы насытить костный мозг ещё при его жизни; а потом бросили его в котёл — кости сваренного заживо коня сильно ценились у северных колдуний. Бастиан буквально выволок его оттуда, когда и меч, и штык, и приклад ручницы были уже в крови, а мятежные колдуньи Пье-Кайпы больше не шевелились, ни одна.

Ожоги у коня прошли, а вот безумие — нет, но зато Мосол безошибочно чувствовал, если где-то творилась магия.

Сейчас он стремился вперёд, к горючим озёрам Игедо, и Бастиану оставалось только сидеть в седле, думая о том, что ждёт его в конце дороги.

На стрегу он найдёт управу, в конце концов, такова его служба. Но вот сможет ли он одолеть Красную Птицу, если повстречается с ней? Должен, даже обязан, но вот способен ли — это вопрос.

Не то чтобы Птица могла командовать огнём без своих свирелей, но, говорят ведь, она способна насылать мор, даже не будучи раненой — может, зараза есть в её слюне, слезах, если есть у такой твари слюна и слёзы; может, в чём-то ещё. А вдруг как раз эта имеет когти или клюв в два локтя — в конце концов, каждая новая падала какой-то другой, страшнее прежней. Бастиан не видел ни одной, только кости и перья в запаянной стеклянной колбе, да раскрашенные оттиски гравюр на закапанных воском, серо-коричневых страницах Книги Столистов. И, честно говоря, полагал, что на птицу это похоже мало. Сигид вообще обмолвился, что последняя была ростом ему по грудь и ступала ногами почти как человек, и пальцев было по пять.

«И огнь не горит, и свет меркнет, когда она играет стальными пальцами на фарфоровой свирели». Он читал Столистов, наверное, сотню раз, и не сомневался в том, что книга не лжёт, по крайней мере, намеренно. И его почему-то пугала эта связь несвязуемого. В привычном мире свирели не имеют отношения к огню, звук не имеет никакой власти над пламенем, и по законам известной ему магии в том числе. А Птица вот может что-то такое, чего не может ни одна призвавшая её стрега. И механизм этого не поддаётся объяснению. Эта мысль вызывала мурашки по коже, под тёплой дорожной курткой и плащом.