Читаем Сказка о бывшем Шуте и бывшей Принцессе (СИ) полностью

Даже я, будучи мальчишкой, вполне понимал, что король - маразматик. Но я быстро понял и ещё кое-что, а именно – что король любит и чего он НЕ любит. Например, король очень любил, когда поднимают на смех его приближённых, но терпеть не мог, когда намекают на его собственный, короля, маразм. Однако поделать с этим он ничего не мог, так как шуту позволено говорить практически всё, даже правду. Поэтому король частенько скрежетал челюстями так, что корона на его глупой голове начинала мелко дрожать, и явно уже через пару лет начал сожалеть об оказанной мне «чести». Однако король так и не нашёл мало-мальски лицеприятного способа избавиться от меня, потому что законов я не нарушал, а обвинить шута в оскорблении правящей особы было бы просто смешно. К тому же я был его каким-то дальним родственником, и исправить свой собственный давний каприз значило бы не только упасть в глазах своего народа как правитель непостоянный и импульсивный – он из принципа никогда не отменял своих указов, даже если сам, протрезвев, находил их слегка бредовыми, – но и оскорбить вымерший герцогский род, отобрав оказанную «честь» у его, герцогского рода, последнего потомка. Я, к сожалению, также не нашёл благовидного предлога покинуть королевскую обитель, поэтому торчал там и по тот день, а было мне уже где-то около 25-27 лет, и позвякивал идиотскими бубенцами над кружкой со знаменитым королевским элем. Неудивительно, что, всю жизнь глумясь над людьми, я на самом деле был человеком весьма угрюмым и даже жестоким, что вполне могли ощутить на себе королевские прихвостни, попавшие в мою немилость. Однако не искал способа покинуть королевство я в большей степени потому, что меня весьма занимала судьба единственного существа, которое можно было любить в этом грязном в своей притворной пышности гигантском замке. А судьба эта, по традиции, рисковала оказаться весьма плачевной.

Дело в том, что за пару лет до того, как помер мой достопочтенный дядюшка, у короля родилась дочь. То есть, у настоящего короля, которого нынешний правитель вероломно угробил, после чего насильно женился на его супруге, дабы водрузить свой грузный зад на трон и корону на свою тупую голову. Насмотревшись на все эти события, молодая королева отдала Богу душу, а новоиспечённый король был слишком увлечён своей властью и вскоре забыл, что у него как бы есть дочь.

Я же, оказавшись при дворе, первым долгом стащил из королевской оружейной пару неплохих мечей и тайком тренировался, как мог, в воинском искусстве, надеясь когда-нибудь покинуть опостылевшее королевство. Девчонка подсмотрела за этим и попросила меня научить её тоже. Я не сразу воспринял её всерьёз, но через несколько лет она стала единственным человеком, кто мог понять моё одиночество и тайную тоску по совсем другой, свободной жизни.

Я действительно научил её управляться с мечом, как только у неё хватило сил его поднять, и мы почти каждое утро вскакивали на коней и с ветром неслись топтать королевские поля. Я стал её единственным другом, и если у неё и были от меня секреты, то только совсем сокровенные. Принцесса отличалась смелыми мечтами и свободолюбивым сердцем. Она ловко стреляла из лука и крепко держалась в седле. Ненавидя громоздкие платья под горло, которые полагалось носить, она чаще одевалась в мужскую охотничью одежду, презрев ярость инквизиторов, имевших, по меньшей мере, десяток поводов обвинить её в колдовстве и пытать где-нибудь в темнице до конца жизни. Они молчали, и доносчики молчали тоже, ибо и те, и другие думали, что король и сам видит, чем занимается его приёмная дочь. Король не видел. И, вероятно, весьма удивился бы, напомни ему кто о существовании дочери. Поэтому она прямо у короля под носом нарушала королевские указы. Сочиняла песни, хотя любое творчество сурово каралось церковью с позволения короля. Танцевала и пела без всякого на то повода, одобренного государством и церковью. Дружила с королевским шутом, имела собственный меч и коня, и, самое страшное, будучи семнадцати лет от роду, была не замужем.

Я-то знаю, что у главного инквизитора уже давно выступал холодный пот на лбу при упоминании о принцессе. Ведь женская часть населения королевства того и гляди взбунтовалась бы, насмотревшись на её свободолюбие. И кого тогда он "утешал" бы своими проповедями, заливая, что все мучения в этой жизни неизбежны и идут только на пользу душе? Всех пришлось бы пожечь на кострах, а нельзя же так сразу! И в те редкие минуты, когда он прекращал исправлять Священное Писание, вымарывая то, что могло дать повод к свободомыслию, и внося побольше устрашения и строгости, шлифуя исправленные страницы и представляя, что это покорные запуганные души его неграмотных прихожан, в эти минуты он каждый раз обращался мыслями к недопустимому поведению принцессы и изысканию метода воздействия. И в один из таких моментов, видит Бог, он его изыскал. Метод был крайне простенький и подленький, но тем и гениальный.