В этой книге собраны свидетельства–воспоминания о трагически погибшем 9.09.1990 г. священнике Александре Мене. Об известном все…
Сергей Сергеевич Аверинцев , Фазиль Абдулович Искандер , Тамара Александровна Жирмунская , Александр Владимирович Мень , Олег Михайлович Степурко , Священник Генрих Папроцки , Жан Ванье , Илья Давидович Корб , Вера Яковлевна Василевская , Владимир Львович Леви , Марина Андреевна Журинская , Андрей Романович Анзимиров , Илья Викторович Басин , Елена Семёновна Мень , Марина Снегурова , Евгения Владимировна Завадская , Никита Алексеевич Струве , Владимир Львович Файнберг , Светлана Александрова , Анастасия Андреева , Игнатий Крекшин
Религия, духовность, эзотерика / Православие 18+ДЕТСТВО[1]
«И был вечер, и было утро» — читаем мы в вечной книге Бытия. Счастлив тот человек, который на всю жизнь сохранил это чувство реальности мира, вечно воссоздающегося благодатью Божией и покоящегося в лоне своего Творца. Это чувство непосредственно дано ребёнку, но не освящённое верой, оно быстро гаснет и сменяется мучительными исканиями, которые находят своё выражение в бесчисленных детских вопросах Большая часть этих вопросов остаётся не только не отвеченной, но и не заданной: «Почему увядают цветы?» «Почему умирают люди?» «Почему злой ветер гонит листочки?» Почему так много страшного в большом непонятном мире за пределами детских сказок и игр? Как передать эти муки детства? Муки от невозможности осознать свои впечатления, осмыслить, осветить каким‑то высшим светом, распределить по местам…
Отголоски жизни взрослых сквозь полузакрытые двери проникали в детскую комнату и острыми иглами вонзались в сердце…
Отшумел 1905 год. Взрослые перечитывали и жгли какие‑то книги. Милая девушка Эсфирь, которая так хорошо делала для нас бумажные пароходики, была приговорена к смерной казни как революционерка. Ей удалось бежать в Египет. «Как чувствует она себя там, бедняжка, между фараонами и пирамидами?» — думала я.
Мама и тётя, запершись в комнате, читали вслух книгу Леонида Андреева «Анатэма». Я простояла несколько часов у дверей, не будучи в силах уйти, мало понимая, но холодея от ужаса.
Вечером кто‑то говорил о Ницше, а ночью сверхчеловек ходил по столам и душил людей…
Часто к папе и маме приезжали родственники и знакомые. Мы, дети, всегда вовремя ложились спать, но я долго не могла уснуть и прислушивалась к их рассказам. Каждый говорил о пережитых бедах и обидах, обвиняя во всём других и оправдывая себя. В детской голове невольно рождалась мысль: «А что, если бы вместо этих людей пришли к нам в гости те, которых обвиняют, — ведь они также стали бы оправдывать себя и обвинять других? Не должно ли все быть как‑то наоборот, и тогда меньше было бы обид и страданий?»
Часто взрослые говорили о смерти. Просыпаясь ночью, я часто прислушивалась со страхом к дыханию окружающих, — не умер ли кто? Желая яснее представить себе свою смерть, я закрывала глаза и уши и думала: «Не будет солнца, неба, цветов, звуков, все выключится одно за другим, останется — ничто. Это будет смерть».
Вечерами, когда мы ложились спать, мама часто уходила на лекции, а бабушка сидела в столовой и что‑то читала вполголоса. Я прислушивалась к её шёпоту и думала: «Бабушка уже стара, она скоро умрёт, и я больше никогда не услышу её голоса, не увижу её лица. Зачем это так?»
Мне хотелось зажать её руку в своей и сохранить на целую вечность.
Мама моя была из тех людей, о которых Мейстер Экхард говорит: «Они живут и действуют среди вещей, но делают это так, точно стоят у крайнего небесного круга, совсем близко к вечности».
Ничто в мире материальном её не привлекало, ей ничего не нужно было для себя, и своих близких она любила какой‑то особенной, одухотворённой, самоотверженной любовью. Она несла на себе все заботы и тяготы жизни, ни на минуту не отдаваясь житейской суете. И связь её с нами, детьми, была какая-то особенная, духовная: «Если бы ты не родилась, я бы по тебе всегда скучала», — сказала мне мама однажды, когда я была ещё совсем маленькой девочкой. А когда я подросла настолько, что мама могла надеть на меня своё чёрное платье, она сказала спокойным, почти радостным голосом: «Ну, вот моя девочка уже взрослая, и я могу скоро умереть». Ничто в нашей детской жизни не казалось маме мелким или ненужным. Иногда я спрашивала маму: «Может быть, не стоит тебе этого рассказывать, может быть, это тебе неинтересно?» И мама неизменно отвечала: «Всё, что интересно тебе, интересно и мне». Мы жили глубоко единой внутренней жизнью. Однажды я серьёзно заболела. Когда поставлен был диагноз, мама вошла ко мне в комнату и с улыбкой сказала: «Не бойся ничего, мы будем болеть вместе».
Помню, как, рассказав маме о каком‑то совершенном мною дурном поступке, я спросила: «Можешь ли ты простить меня на этот раз?» — «Не только на этот раз, но и всегда», — твёрдо ответила мама. Это обещание всегдашнего прощения было сильнее самой страшной угрозы.