Его поймал какой-то господин, который привел сапожника – изобретателя обуви с железным снарядом для Гарибальди. Гарибальди сел самоотверженно на кресло – сапожник в поте лица надел на него свою колодку, потом заставил его потопать и походить; все оказалось хорошо.
– Что ему надобно заплатить? – спросил Гарибальди.
– Помилуйте-с, – отвечал господин, – вы его осчастливите, принявши.
Они отретировались.
– На днях это будет на вывеске, – заметил кто-то, а Гарибальди с умоляющим видом сказал молодому человеку, который ходил за ним:
– Бога ради, избавьте меня от этого снаряда, мочи нет, больно.
Это было ужасно смешно.
Затем явились аристократические дамы – менее важные толпой ожидали в зале.
Я и Огарев, мы подошли к нему.
– Прощайте, – сказал я. – Прощайте и до свиданья в Капрере.
Он обнял меня, сел, протянул нам обе руки и голосом, который так и резнул по сердцу, сказал:
– Простите меня, простите меня; у меня голова кругом идет, приезжайте в Капреру.
И он еще раз обнял нас.
Гарибальди после приема собирался ехать на свидание с дюком Вольским в Стаффорд Гауз.
Мы вышли из ворот и разошлись. Огарев пошел к Маццини, я – к Ротшильду. У Ротшильда в конторе еще не было никого. Я взошел в таверну св. Павла, и там не было никого… Я спросил себе ромстек и, сидя совершенно один, перебирал подробности этого «сновидения в весеннюю ночь»…
– Ступай, великое дитя, великая сила, великий юродивый и великая
Четвертое действие кончилось… Что-то будет в пятом?