Читаем Аппликации полностью

нясь людей из провинции, идет за батоном в нашу boulangerie, читатели шепчут-

ся – платье ее не достает колена, но все-таки нет – говори, как всегда, говори.

Аптекарский

огород

5

Poison Ivy

Закройте ей лицо поскорее – ведь путь не близок, через сорок дней у нас мо-

жет быть новый герцог и всё зачтется, уже сейчас несут кипяток, приносят две

сотни мисок, я пытаюсь не думать в рифму, хоть редко, но удается. Герцоги-

ня Малфи была ребенком, читала Экклезиаста, что всё течет и меняется, в Тем-

зе плывут сосуды, иногда роняла закладку, нет, это так нечасто, мэр велел выру-

бать осины – деревню дерев Иуды. Она сидит под самым разлогим деревом, ду-

мает – яблони редко встречаются на пути, но тяготений сила велит открывать ка-

литку, и скрипнет ветка, всё-таки зря никого ни о чем не просила, особенно гер-

цога – тем вот надел на Стрэнде, золотая цепь, горностаевый плащ с отливом, а

тебе миллиона строк, дорогая Венди, не хватает для счастья, задумайся о краси-

вом. Ты зайдешь к нему, отравив кинжал в соседней аптеке, поцелуешь в лоб, в бессмертье толкнув собрата, и, наверное, Бог о смерти, любви, человеке ино-

гда вспоминает, но как-то так виновато. Закройте ей лицо поскорей, иначе уви-

дят дети, и какие-то карлицы тихо всплакнут в подолы, и тисненый том поднесут

королеве Елизавете, выходящей во сне в Венеции из гондолы.

6

Poison Ivy

Мосты и туманы

Тушинский вор собирает пепел и шепчет: «Не обессудьте, сегодня ветер не

западный, ртутный столбец завис». Марина выводит старательно: «Что мне Мо-

сква, я же – кукла Тутти, зачем так ярко горишь, словно лилия Флёр-де-Лис». За

нею пришел околоточный – вот вам моя веревка, они ведь ворвутся – в родном

безмолвии не пощадят. Мой добрый пан, я же вижу, как вам неловко – возьми-

те рубль серебром для своих щенят. Я выйду к ним и прочту что-нибудь из но-

вых, мой первый муж был дьяволом, этот – нет, на казнь всегда приходят в чу-

жих обновах, он тоже умер, значит, уже поэт. Мой сын читал “Te Deum” и дет-

ский лепет мешал мне купаться в мести, теперь она все падежи и склонения так

закрепит, что не отцепишь больше, моя вина. Мой добрый пан принесли нам

прибор и мыло, чтобы не очень долго идти ко дну. Я напишу им: «Всё это тоже

было, и не вините больше меня одну». Скоро подует ветер другой, и пепла здесь

не останется больше – одни следы, но от горения яркого я ослепла и докрича-

лась только до немоты. Можно ведь многоточием напоследок всех нерожден-

ных заживо обелить? Я открываю глаза, вижу красных деток, кровью помазан-

ных править и кровь пролить. Но господин Загоскин закроет тему, мне в поста-

новке оперной места нет. Добрый мой пан, положите побольше крему, это мог

быть совсем не плохой балет.

Мосты и туманы 7

Все любят сыр

Крошечка-ховрошечка знает – все барышни пишут стихи и играют на фор-

тепиано, читают Гегеля за чашкой мокко, пыль стирают пером павлина, видят

в себе спасителя, видят в себе тирана, прохожие дарят им отчество и высыха-

ет глина. Крошечка-ховрошечка знает – Плиний был много старше, когда зола

из Везувия метром легла на спину, я научусь писать, от любви в этом плотном

марше сорок нот, и продайте, доктор, еще стрихнину. Нет, у вас нет рецепта, идите-ка вы домой, поспите часок-другой, посмотрите «Морену-Клару», сер-

вер не выключен, раною ножевой смотришь на мир, уподобив себя кошмару, который снится без вариаций из года в год, детство, отрочество, юность из про-

висаний текста, Крошечка шлет Гумилеву, что кто-то сюда придет, она ему ска-

жет, что, дескать, не так, невеста, живое свидетельство употребления эфирных

масел и льна, так же было у Рембрандта – смешивал краски, потом отравился

хною, вешать плакаты на лестницах – скажут, что я сильна, ритм иногда хрома-

ет, но так, порою. Жертвою классических методов воспитания в крошечный тур-

никет, шлет Гумилеву, что все ушли, не выпив и полстакана, и никого на полях

этой книги нет – разве какая сонная несмеяна будет писать тебе любовную ли-

рику (есть ведь такой раздел), будет вынашивать мысли, пока не оформит ско-

пом, листик по листику плод дорогой раздел, в постном меню аппетит бередит

укропом.

8

Ну не нарочно ведь пишешь мне – в тринадцать еще неверно, сорвали клуб-

нику, разбили витраж лопатой, ну правишь этим шаром земным, а шар погло-

щает скверна, но ты не можешь себя полагать в последствиях виноватой. Ну со-

бираешь слова, несешь их топить – ручей, после придет война, после второго

Спаса, поэтому пусть словарный запас остается совсем ничей, обретает плоть, на кости нарастает мясо. Милая Милица, нужно мириться, рассказывать тихо

вслух о том, кто вынул мешок из ручья, поместил его в верх страницы, выехал

с Лозовой и встретил немых старух с чашками в тамбуре, нет никакой границы.

Милица чистит картошку, воображает воображаемый диалог о том, как нужно

чинить подстрочники, чинить одежду солдатам. Словно кто-то будет читать о

том, чего сам не смог, о своем бескрайнем пространстве, бесправии угловатом.

Ну не нарочно ведь пишешь мне – просто адрес лежал в столе, искала каранда-