Читаем Воевода Шеин полностью

Воеводе Шеину не удалось взять Полоцк приступом. Но крепость Сокол он сумел занять с малыми потерями и пустил молву о том, что сам царь идёт с большой ратью следом за ним. Однако этот слух не испугал польского короля Стефана Батория. Умелый полководец, он отрезал Шеина от Полоцка. Больше того, введя своё войско в Полоцк, Баторий перекрыл Шеину все пути отступления из Сокола. Шли дни, недели, а царское войско всё не подходило к Полоцку. Тогда воевода Шеин встал во главе своих ратников и казаков и повёл их на прорыв, чтобы выйти из осады. Но попытка Шеина оказалась напрасной: казаки изменили Шеину и царю Ивану Грозному и с поля боя ушли на Дон. Борис Васильевич был вынужден вновь уйти за стены Сокола.

Стефан Баторий той порой, отдохнув в Полоцке, направил своё войско на крепость Сокол. Окружив её плотным кольцом, он повёл своё войско на приступ. Силы наступающих во много раз превосходили число засевших в крепости. К тому же стены крепости были ветхие, и поляки легко их пробили. Русские воины сражались отчаянно, но все полегли. Погиб и воевода Борис Шеин. Рассвирепевшие поляки притащили его труп на площадь и на глазах у Стефана Батория обезобразили и растерзали.

Предание мало что сохранило о ратных подвигах и гибели воеводы Бориса Шеина. Лишь дьяки Разрядного приказа помнили о его стоянии в крепости Сокол. Они-то и донесли до сына воеводы Михаила Шеина эти сведения, когда пятнадцатилетний боярский сын был взят на царскую службу. Тогда юный Шеин и дал себе слово посвятить свою жизнь, как отец, ратному делу.

А чуть позже Михаил узнал, что кому-то было нужно умалить заслуги отца перед отечеством. Он ушёл под Полоцк не только воеводой при наряде пушек, но и главным воеводой над ратниками и казаками. Был Шеин в ту пору в чине сокольничего[1], и когда Стефан Баторий осадил крепость Сокол, а донские казаки — не одна тысяча — предали русских ратников, то воевода оборонял крепость до последнего дыхания. «Да не падёт на нас срам, и, пока держим в руках оружие, не сдадимся врагу», — обходя по крепостной стене немногочисленных защитников, говорил им воевода Борис Шеин. Защитники крепости отразили не один, а множество приступов, и под стенами крепости лежали сотни вражеских трупов. Но россияне были сломлены превосходящей силой, и крепость Сокол была взята.

В стольном граде воеводу Бориса Шеина чтили многие. Даже сам патриарх Иов, благословляя на амвоне Успенского собора Михаила на служение в Кремле, сказал:

— Сын мой, вступая в государев дворец на службу, береги честь своего родителя радением своим за русскую землю. Он заслужил вечную память россиян.

— Спасибо, святейший, я буду помнить твой наказ, — ответил Михаил Шеин и, опустившись на одно колено, поцеловал край ризы патриарха.

Иов осенил Михаила крестом и велел подняться. А когда тот встал, патриарх осмотрел его со всех сторон, словно приценялся, и произнёс напутствие:

— Помни, сын мой, одно: при твоей крепкой стати и при твоём иконописном лике легко стать соблазнителем дворцовых девиц и молодых жён. Не преступи же Божью заповедь, не прелюбодействуй.

— Не преступлю. На том целую крест.

И Михаил поцеловал большой золотой крест на груди патриарха. Ему пришлось склониться к Иову, перегнувшись в поясе.

«Как человек родословный, Михаил Борисыч Шеин был рано записан в дворцовую службу», — отмечено в хрониках. И служение ему досталось лёгкое, к тому же соблазнительное. Его поставили помощником главного виночерпия, или чашника, дьяка Ивана Костюрина. Сам виночерпий, ещё молодой — и тридцати лет не было, страдал от винолюбия, обожал хмельное, но умело скрывал это, пил только на ночь. Своему помощнику он сказал:

— Зреть не смей зелье бесово и в рот капельки не бери.

Жизнь, однако, заставила молодца иной раз прикладываться к хмельному, но дьяку Шеин твёрдо ответил:

— Постараюсь, батюшка-дьяк, не дружить с бесами. Слышал я, что хмельное немочь приносит.

Вскоре нагрянула беда. Безмятежная, привольная служба Михаила, как и вся жизнь в царском дворце, в Москве и по всей державе, всколыхнулась, завихрилась, привела в великое беспокойство. То, что произошло майским днём 1591 года в малом уездном городке Угличе на Волге, суровым эхом будет отзываться в русской жизни не одно десятилетие.

Было семнадцатое мая, уже смеркалось, когда в Кремль впустили утомлённого всадника на коне, готовом вот-вот упасть. Гонец проехал к царским палатам, рынды[2] отвели его во дворец, и он оказался перед лицом правителя — боярина Бориса Годунова.

— Из Углича я. Там великая беда, — устало сказал гонец.

— Грамота есть? — спросил Годунов.

— При мне. — Гонец достал из-под кафтана с груди свиток. — В ней весть о гибели царевича Димитрия.

Борис Годунов побледнел, отвёл руку от грамоты, повернулся к своему дяде, который служил во дворце дворецким, и велел ему: — Григорий, отнеси святейшему.

Григорий Годунов, благородный боярин, с кротким лицом, взял грамоту, но уходить медлил.

— Ну что стоишь?! Господи… — повысил голос Борис.