Читаем Вечер тортика и марионеток (ЛП) полностью

— И с тех пор Баба-Яга охотится на меня, — а потом вскидывал голову и прислушивался, что там творится за окном. — Похоже, кто-то клацает когтями по крыше, а? Podivnб.[3] Хотя, наверное, это просто вороны. Спокойной ночи.

А потом он целовал меня и щелкал выключателем, оставляя засыпать и воображать при каждом скрипе, что это поедающая детей ведьма бродит по крыше.

А я бы не хотела иной жизни. Ну, то есть, я хочу сказать, кто бы из меня вырос, рассказывай деда мне на ночь девчачьи сказки и не заставляй стирать пыль со стеклянной тюрьмы лисьей казачьей нежити-психопата? Страшно представить.

Я могла бы носить кружевные воротнички и смеяться цветочными лепестками и жемчужинами. Люди пытались бы погладить меня. Я прямо-таки вижу, что они подумывают об этом. Мой рост вызывает рефлекс мимимишности, как в случае щеночка-котенка (срочно надо погладить!) и поскольку я не могла обмотать себя электропроводами, как забор, то решила обзавестись убийственным взглядом.

В общем, я не была бы «оголтелой феей» (прозвище, которое дала мне Кару) или «Podivnб» (как зовет меня деда). Это mucholapka podivnб или Венерина мухоловка, в честь моей «скрытной кровожадности» и «неутомимого коварства» в нескончаемой войне с Томашем на протяжении всей моей жизни.

Любой, у кого есть старший брат, вам скажет: «Коварство обязательно». Пусть вы и не миниатюрный, как я (в хорошем настроении четыре фута одиннадцать дюймов,[4] и поменьше, четыре фута восемь дюймов,[5] когда в отчаянии, а последнее время оно случается довольно часто), но анатомия на стороне братьев. Они больше. Их кулаки тяжелее. Физически у вас нет ни единого шанса. Следовательно, «мозг маленькой сестренки» должен эволюционировать.

Ловкость, вероломство, безжалостность. Никаких сомнений, состояние младшей сестры (акцент на слове «младшей») способствовало моему развитию и формированию, однако, горжусь тем, что за годы, когда Томаш решал связываться со мной, у него осталось больше шрамов, чем у меня. Но больше кого-либо и чего-либо на меня повлиял деда, отвечающий за пейзаж моего разума, настроения и окружения, спиралей и теней. Когда я думаю о детях (нечасто, за исключением того, чтобы пожелать им куда-нибудь исчезнуть или остановиться, чтобы моя нога могла пинком придать им направление), то думаю, что главной причиной... зачатия чего-либо (в теоретическом плане, в отдаленном будущем) станет то, что я смогу практиковать на маленьких, развивающихся мозгах ту же самую степень формирования ума, которую мой дедушка практиковал на нас.

Я тоже хочу пугать деток! Мне бы хотелось воздвигать спирали в их головах и танцевать в тени, как марионетка, преследуемая шепотками и намеками, которые не могут быть выражены словами.

Я хочу мучить будущее поколение Марионеткой, Которая Кусается.

— Он спросил у нее, как и когда умрет, — сказала я Кару.

— И что она ответила?

Казалось, ей очень интересно, однако, может мне следовало подвергнуть ее поведение сомнению, потому что, хотя мы и были подругами всего несколько месяцев, и я практически ничего о ней не знала, Кару, несомненно, была твердым орешком. Однако кукла была на вид ужасной, буря за окном громко выла, а свет свечи был бледен.

Почва была подготовлена.

— Он распахнул свои челюсти из заостренных костей, — сказала я, стараясь вложить в это весь свой артистический талант, — и голосом, напоминающим шелест увядших листьев на пустынной улице, кукла сказала ему, хотя и не могла никак знать его имени: «Умрешь ты Карел Новак... КОГДА Я УБЬЮ ТЕБЯ!»

В этот момент Томаш толкнул футляр, так что казалось, будто кукла подпрыгнула, и Кару ойкнула, а потом рассмеялась и стукнула моего брата по руке.

— Вы двое — просто ужасны, — сказала она, и на этом должно было бы все закончиться. На этом наш розыгрыш завершался (совсем непрофессионально, как я понимаю это сейчас), но... Кару снова вскрикнула. Она схватила меня за руку. — Ты видела?

— Что видела?

— Клянусь, она шевельнулась.

И выглядела она напуганной. Дыхание стало прерывистым, и она очень крепко схватила меня за руку, продолжая пялиться на марионетку. Мы с Томашем обменялись удивленными взглядами.

— Кару, — сказала я, — кукла не шевелилась...

— Нет, шевелилась. Я видела. Может, она пыталась нам что-то сказать. Господи, она там, наверное, голодает. Как бы там ни было, сколько она уже там находится? Ребята, вы ее вообще когда-нибудь кормили?

И взгляд, которым мы обменялись с Томашем после этой тирады, означал, гмм... ничего себе она выдала, потому что до этого момента, Кару казалась довольно нормальной. Ой, ну ладно. Кару никогда не казалась нормальной, со своими-то синими волосами и тату, и чудовищами, которых она постоянно рисовала, но производила впечатление психически здоровой. Но, когда она обеспокоилась, не голодает ли кукла с головой из настоящего черепа, я волей-неволей призадумалась.

— Кару... — начала я говорить.

Она меня перебила: